Рука его заживала. Поел ли он, убив норманнов? Кажется, да. Иначе он не поправился бы так быстро. К концу третьего дня они оказались в густом тумане. Его рука совсем зажила. Он подумывал о том, чтобы убить и съесть мальчишку, — точнее, эта мысль преследовала и раздражала его, как раздражает изголодавшегося и продрогшего труженика мысль о свежем теплом хлебе.

Он сжал кулаки, вспомнив приятный хруст сломанной шеи, и, продолжая бежать, разговаривал со своим голодом и убеждал себя, что так его не утолить.

Они остановились у нависающего выступа скалы — он послужит хорошей защитой от непогоды, если пойдет дождь. Мальчик выкрикнул: «Здесь?», и Луис поднял руку.

Не надевать камень было бы проще всего. Он подумал о том, какой могла бы быть агония мальчика. Когда в нем просыпался волк, ничто так не привлекало его, как человеческая смерть. Не оставить ли камень в кошеле? Тяжело дыша, он смотрел в туман. Казалось, Бог сам приглашает его к убийству, говоря: «Я послал вам этот туман, чтобы показать, что я не смотрю».

С внезапной решимостью, словно бросившись в ледяной бассейн, он надел камень, дабы не позволить себе даже думать о нем.

Наблюдая, как Гилфа срезает с куста ветки для костра, он почувствовал, что его возбуждение ослабевает. Потом, почуяв запах дыма, он подошел к лагерю. Сейчас он был промерзшим до костей человеком, и лошади не выказали тревоги при его приближении. Но все же каждый раз, когда Луис возвращал камень на шею, у него появлялось ощущение, будто он оставляет позади кусочек человека на поживу волку.

— Я никогда не встречал такого, как ты, — сказал Гилфа.

— А я никогда не встречал такого, как ты, — ответил Луис. — Честного норвежца, который способен признать, что боится, как и все люди.

— Я сказал это, только чтобы вызвать жалость.

Луис промолчал. Он знал, как отреагировали бы на эти слова варяжские стражники императора в Константинополе. Лучше двадцать раз смерть, чем жалость врага.

Раньше, при первом знакомстве с ними, он счел бы их идиотами, но теперь жизнь казалась такой мимолетной, такой ускользающей, что пытаться отложить смерть еще на десять-двадцать лет мог только тот, кто ничего в ней не понимает. Годы, словно армия завоевателей, вторгались в жизнь и сметали все на своем пути. Смерть в какой-то миг мало чем отличалась от смерти в любой другой жизни. Если только вы не выжили. Если вы не обнаружили, что завоеватели забрали у вас все и оставили вас одиноко стоять посреди праха любви.

Гилфа его раздражал. Мальчишка сидел, восхищенно перебирая монеты, отобранные у норманнов. Луис его не осуждал. Ему было неведомо, что такое настоящая бедность, потому что его родители были состоятельными людьми, а сам он попал в монастырь еще мальчиком. А этот паренек, без сомнения, был воспитан на сказках о богатстве, но никогда не думал, что увидит его собственными глазами.

— Как ты попал на корабль? — спросил Луис.

— Отец взял меня с собой. Он сказал, что это будет полезно.

— Ты мог получить в Англии неплохую ферму.

— Да. Я сражался. Я должен был сражаться. Английская армия так стремительно напала на нас.

Костер был совсем небольшим — в этом лесу трудно было найти подходящую древесину. Луис протянул к огню ладони. Без камня на шее он почти не мерз.

— Можно спросить? — Гилфа запинался, явно опасаясь Луиса.

— Спрашивай что хочешь.

— Можно спросить… Ты — дьявол? Если я спрошу, ты обязательно ответишь, так говорит наш священник.

— Я обязательно отвечу, если я дьявол. И тогда ты должен меня окружить и связать священными символами и именем Божьим.

— Тебе известны такие вещи…

— Я был ученым.

Гилфа поддел землю носком башмака.

— Значит, я прав, ты — дьявол?

— Что заставляет тебя так думать?

Гилфа перекрестился.

— Ты весь день бежишь и не устаешь. Ты не похож на воина, но убил много норманнов. Когда мы встретились, твоя рука была опухшей, как свиной мочевой пузырь, а теперь она цела и невредима.

Луис поднял руку, чтобы рассмотреть ее. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что его раны быстро заживают.

— Я человек. Но священник сказал бы, что в меня вселился дьявол.

— А ты что сказал бы?

— Думаю, это возможно. Но это не похоже на то, что я представлял себе, читая книги. Этого дьявола можно подавить.

— Молитвой?

Луис не любил об этом думать. Он годами не думал о состоянии своей бессмертной души. Он избавится от демона лучшим способом, известным всем, — умерев. Это не самоубийство. Он не хотел убивать себя, потому что это было бы грехом. За него это сделает девушка. Но само его существование ставило под сомнение все, чему учила святая Церковь. Многие годы он пытался с этим справиться, но у него не вышло. Он мог принимать учение Рима со всей покорностью, но исследовательская натура вынуждала его придавать больший вес тому, что он видел своими глазами, чувствовал собственным сердцем.

Нигде в Библии не упоминался демон, который им завладел.

— Молитва не поможет. Дьявола нужно встречать в соответствии его обычаю. — Он постучал по своему камню.

— Священник говорит, это работа идолопоклонников — высекать образы в камне.

— Он видел мой камень?

— Похожие. Амулеты, рога животных, молот Тора.

— Ты живешь по законам Церкви, Гилфа?

— Пытаюсь.

— Я тоже, — сказал Луис. — Я тоже хочу быть таким.

— Каким?

— Таким, какой я есть.

— Я был бы рад, если бы сумел убить десять человек и мог бежать без устали, как конь.

— Я убил четверых, — заметил Луис.

— Но раньше ты тоже убивал?

Луис подбросил в огонь еще веток.

— Ты сгоришь в огне за это и за то, что играешь с темными силами.

— Я с ними не играю. Это они играют со мной.

Луис чувствовал себя виноватым, не следовало рассказывать этому юнцу свои тайны. Он очень долго прятал свою настоящую природу, стараясь не привлекать к себе людского внимания. Зная, что рядом есть человек, живущий уже сто двадцать лет, император мог пожелать допросить его, мог счесть его опасным, даже арестовать. Луис был сильным воином, но он не мог противостоять десяти врагам — а если и мог, то не десяти обученным варягам из императорской стражи. К тому же он не хотел такого шума. Он открылся Гилфе по одной простой причине: ему казалось, что это неважно, ведь парень все равно умрет.

Гилфа предложил Луису немного хлеба из взятых у норманнов припасов. Луис поднял руку в знак отказа.

— Ешь ты, — сказал он.

— Еда тебе тоже не нужна?