Раздался треск, за которым последовало шипение сладкого ликера: Альберто исполнял свой номер с блинами «Сюзетт».

— Какое место? — … Я согласился.

— Тебе не кажется, что это слишком… смело? Я хочу сказать, ты ведь только что поправился. Какое место?

— Импорт-экспорт, конечно. Просто торговля. Для инициативных. Оплата всех расходов.

— И что же ты будешь продавать?

— Замороженные овощи. Она посмотрела на него с недоверием:

— Овощи…

— Да, замороженные овощи. Большие партии салатного цикория. Зеленый горошек, естественно. Еще, полагаю, морковь… Ах да, и испанский козелец.

— Козелец? Он взял салфетку и вытер лоб.

— Честно говоря, я немного робею. Никогда еще не приходилось иметь дело с замороженными овощами. Конечно, я умею делать салат с цикорием. У меня даже есть один очень хороший рецепт. Что меня больше всего беспокоит, так это разморозка. Что я должен делать, по-твоему? Вынуть из упаковки и положить в печь, так? Ей было совсем не смешно.

— Ты конечно же откажешься. В темных глазах пропал насмешливый блеск.

— Не может быть и речи, Джесс. Я должен смотреть в лицо реальности, даже если она оборачивается замороженными овощами. И ты сможешь окончить здесь свою учебу.

— Ты откажешься. Он, казалось, смутился. Может быть, она произнесла это слишком жестко. У нее был сейчас такой же голос, как у ее матери.

— Прости.

— Джесси, ты стала снобом, так? Я могу быть хорошим торговцем овощами. Во всяком случае, когда оттаю.

— Это швейцарская фирма?

— Очень. «Каспер и Бенн». Она застыла.

— Они производят напалм. Он, казалось, был искренне удивлен:

— Что ты говоришь? — «Каспер и Бенн» производят напалм. Это швейцарская вывеска. Мы используем ее во Вьетнаме. Твои замороженные овощи — это напалм.

— Джесс, уверяю тебя, напалм, который мы используем во Вьетнаме, чисто американского производства. На сто процентов. Можешь спать спокойно. Позже, гораздо позже, она будет спрашивать себя, почему он выдал именно это название — «Каспер и Бенн». Должно быть, прижатый ее вопросами, он сказал первое, что пришло в голову. Он не умел врать правдоподобно.

— Аллан… Она всегда звала его «Аллан», почти не называя его «отец». — … Аллан, что это еще за истории?

— Наверное, я перепутал название. У меня столько предложений… Постой… Он порылся в кармане.

— Мне дали визитку. Вот. «Карл Блюхе» и номер телефона. Это директор их здешнего филиала.

— Торговля оружием, да?

— Вовсе нет. Замороженные овощи. Совершенно замороженные. Не взорвутся.

— Как бы там ни было, надо отказаться. Это занятие недостойно тебя. Да, да, знаю, снобизм… Я не хочу, чтобы ты кончил зеленым горошком. У тебя есть время, поищи чего-нибудь… Я, кстати, тоже нашла работу. Он удивленно вскинул брови:

— Мой ход. Какую? Контрабанда золота и валюты из Франции в Швейцарию. У них во Франции есть что-то вроде контроля над валютными операциями и оттока капитала. Капиталы, они картезианские. Я мыслю — значит я утекаю. Она пожала плечами, теребя виноградную гроздь:

— Импорт-экспорт, конечно. Меня Бекендорф порекомендовал. Платят прилично. Работа сдельная. Мы должны прямо сейчас вернуть номерные знаки в Протокольный отдел?

— Нет, не раньше, чем поступит официальное уведомление. На это уйдут целые недели! «Пять, десять заездов, — думала она, — столько, за сколько они заплатят. Хватит тихого и молчаливого бунта. Немного конформизма. Сыграем по их правилам, в их игру. У нас — всего несколько дней, чтобы оплатить счета, некогда менять мир. К тому же мир возмущает меня только потому, что возмущение позволяет мне быть частью этого мира, не чувствуя себя скомпрометированной. Когда чувствуешь себя совершенно неспособным жить в каком-либо другом обществе, нежели это, которое выработало твои потребности и потому лишь оно одно может их удовлетворить, хорошо бы для начала суметь отказаться от себя самого, что, кажется, мне не подходит. «Экспресс», «Elle», «Новый обозреватель», потребительское общество и дизайн интерьеров, самый высокий уровень жизни и материального благосостояния» бесимся с жиру и едем в Гавану очистить совесть. Протест как вид искусства. Некоторые идеи не могут без сложностей. Посмотрим на вещи прямо. Я — обыкновенный американский буржуа, мелкая обывательница с сильной склонностью к матриархату и совершенно неспособная облиться бензином и поджечь себя на центральной площади, как сделали недавно два американских студента, и которая подумает прежде, какое платье ей следовало бы надеть для самопожертвования. В двадцать лет это, может быть, не так важно, но по крайней мере стоило бы попытаться открыть глаза и перестать притворяться. Я даже не уверена, влюблена ли я в этого парня: скорее всего, просто переспала с ним, и мое американское пуританство ищет себе оправдания. И даже хуже. Он — несчастный, которого я пытаюсь использовать, чтобы вытащить Аллана и Джесс Донахью, парочку банкротов, отца и дочь. Какая прелесть! Ну, давай еще разревись. Нашла место. При полном аншлаге. К тому же заниматься самокритикой в «Красной шапочке» это как раз по мне. Только меня уже слишком много, слишком». Он взял ее за руку.

— Аллан, Аллан, что же делать, когда все настоящие проблемы — чужие?

— Мой ответ давно известен, девочка. Я только что прошел курс дезинтоксикации.

— Интересно, существует ли трагедия ничтожности?

— Как-то на днях ты вспоминала Чехова…

— Мы в ловушке, в плену у системы, и совершенно неспособны существовать вне того, что нас как раз и угнетает… Ты ведь не станешь мне говорить, что есть социальное предназначение? Тогда что? Вал информации, драма информатики? Знаешь, когда целый мир превращают в свое внутреннее переживание, это начинает напоминать ложную беременность… Что может быть унизительнее, чем сознавать, что Вьетнам и положение негров, бомбы и остальные ужасы, что обо всем этом вы думаете лишь для того, чтобы отвлечься? Прямо мисс Блэндишсо своими орхидеями. Аллан, иногда харакири затягиваются до бесконечности. Она отняла руку. На них смотрели. Не следовало забывать, что здесь они лет на тридцать переместились в прошлое и эдипов комплекс не приобрел пока неоспоримой ценности для отца семейства. Все постоянно говорили ей на коктейлях: «Джесс, вы влюблены в своего отца, это бросается в глаза». Произносилось это непринужденным тоном, который давным-давно был введен в обращение Ноэлом Коуардом,с целью свести враждебную реальность к пустякам. Большая разница между американцами и англичанами состоит в том, что для американца его чувство собственной ничтожности является источником постоянной тревоги, а для англичанина — источником интеллектуального комфорта. Но это ничего не меняло. Очень красивый мужчина с проседью на висках и с темными смеющимися глазами смотрел на нее и прекрасно понимал, что она говорила сама с собой и с ним делиться не собирается.