Что она такое говорит? Этак он, чего доброго, подумает, что Варвара себе вообразила… В общем, будто бы Варя к нему неравнодушна, вон готовит для него…

Но тут же решила, что и пусть думает о чем хочет. Если он называет ее своим шефом, то кто, как не она, должен позаботиться о своем подчиненном? Главное, себе все толково объяснить.

— Насчет борща — тут вы меня поймали, — оживился он. — Борщ я могу есть три раза в сутки, если вкусный.

— А вы в этом сомневаетесь? — спросила она, возможно, кокетливее, чем хотелось бы.

— Нисколько, — ответил Вадим, принимая из ее рук тарелку с дымящимся содержимым.

Уж в чем, в чем, а в своем умении варить вкусный борщ Варя тоже не сомневалась.

Варвара встала из-за стола, убрала тарелки и налила в чашки свой, как она говорила, фирменный чай. Раз Вадим его оценил, можно время от времени мужика баловать.

Печенье насыпала в вазочку и вдруг от пришедшей в голову мысли застыла на месте.

На даче, той, что, как ни крути, семейная собственность Будилиных, не просто все полгода сможет жить посторонний человек. Он будет пользоваться ее домом, ее бассейном, сауной, участком в двадцать четыре сотки, принимать гостей, словно это все принадлежит ему, и никто его в это время не станет беспокоить.

Никто не будет знать, что это чужая дача. И стоит она, между прочим, немалых денег. Даже если не помнить о том, что хозяин отдал ее за полцены.

Она озвучила эту мысль для Вадима, и он спокойно кивнул:

— Скорее всего именно так и будет.

Понятное дело, не свое!

— Но я, наверное, могу написать заявление в милицию с просьбой выселить этого человека.

— Не можете.

— Вы хотите сказать…

— То есть написать, конечно, можете, — поправился он, — но рассматривать его никто не будет, поскольку в наличии нет субъекта, на чьей собственности проживает посторонний. Владельца нет, понимаете?

— А если он в течение этих шести месяцев все испортит, разберет ее по досточкам, сожжет или замусорит, и тогда я ничего не смогу сделать?

— Ничего.

Он так спокойно об этом говорит! Вроде такое положение дел вполне справедливо. Неужели и вправду ничего нельзя сделать?

— Если бы я была юристом, я бы обязательно что-нибудь придумала, — непримиримо заявила она.

Вадим мог на ее подначку сказать что-нибудь вроде «Бодливой корове Бог рог не дает», но он лишь снисходительно улыбнулся, что показалось Варваре гораздо обиднее. И правда теоретик! Ну какая польза ему и окружающим, что у него диплом юриста?

Опять она злится. Прямо другим человеком стала из-за всех этих событий.

Варя поставила печенье на стол, все еще пребывая в некоторой прострации. Ничего дельного на ум не приходило.

— Что же это за дурацкий закон такой?! — Возмущению ее не было предела.

— Обычный, российский, — пожал плечами Вадим.

— Тогда надо бороться, — упрямо сказала она.

— С законом? — весело уточнил он.

— С убеждением, будто ничего сделать нельзя. Будто из этой ситуации нет выхода.

— Иными словами, там, где закон бессилен, мы должны смочь? Этакие супермены, которым любые преграды нипочем?

Он смеялся над ней. Над ее горячностью. Над наивностью человека, ничего не смыслившего в юриспруденции. Мол, против лома нет приема. А вот Борис в таких случаях говаривал:

— Окромя другого лома!

Что ж, давай думай сама, раз ты такая крутая. Закон не бессилен, закон — бессильный. И не хочет защищать граждан, для которых же и создан. А раз так…

Вадим посмотрел на ее поджатые губы, поинтересовался:

— Злитесь на закон?

— Я всегда злюсь, когда мне говорят: выхода нет.

— Я этого не говорил, — не согласился он.

— Но разве не вы только что…

— …Сказал, что ничего нельзя сделать по закону.

— Хотите сказать, можно сделать что-то в обход его?

— Все действия в обход закона называются знаете как? Афера. А еще точнее — беззаконие. Криминал.

— Ну и пусть. Если хотите знать, Остап Бендер всегда был моим любимым героем.

— Вон вы ка-ак!

— Да, я так!

Они посмотрели друг на друга и расхохотались.

Шутки шутками, но Вадиму их разговор не очень нравился. Пойти на поводу у этой бесшабашной женщины — значит, и в самом деле пойти против закона. А он потому в свое время и стал учиться на юридическом факультете, что всегда верил: справедливое общество — то, где правит закон. Так учили классики. Так должны были считать все честные люди.

Вадим собирался стать слугой закона. Следить, чтобы и другие по нему жили.

Но в последнее время он видел так много беззакония, таким незащищенным себя временами чувствовал, что его твердокаменные принципы дали солидную трещину.

Первое, в чем он разочаровался, были сами служители закона.

Его однокурсники устраивались на престижную работу или с помощью очень волосатой руки, или платя непомерный для него «вступительный взнос». Что говорить об адвокатах, в чьи сплоченные ряды он не смог прорваться!

Не меньший ажиотаж наблюдался вокруг должности судебного пристава, чей официальный оклад по меркам среднего класса составлял копейки, а попадали на эти места сплошь по блату или за деньги. Место считалось хлебным, и никто из юристов не собирался на этом месте именно блюсти закон. Здесь учились весьма ловко закон обходить.

Такая вот жизненная игра в казаки-разбойники. В казаки попасть не получилось, идти в разбойники? Да и были ли казаки, то есть блюстители закона? Произнести «нет» — не поворачивался язык. Тогда во что же верить?

Конечно, Варя его ни к чему такому не призывала. Но так получалось…

Вадим только начал с ней общаться, только успел получить для нее пустяковую справку, как уже почувствовал, что это его притягивает. Преодоление препятствий. Раньше он просто отступал перед ними. Не из трусости. И не из-за лени. Из практических соображений.

Он считал бесполезным бороться с неуклюжим, малоповоротливым колесом фортуны. Он всегда помнил слова какого-то из юмористов: «Ну, хорошо, прошибешь ты стену лбом, а что станешь делать в соседней камере?» Над этой его шуткой смеялись. И он верил, что живет правильно.

Теперь же у Вадима как бы открылись новые способности. Прежде ничего в жизни он не получал в обход. Всего ему приходилось добиваться самому. И признавать при этом, что такой путь слишком тернист, слишком мало дает отдачи.

К тридцати годам скопить каких-то двадцать тысяч долларов — при том, что он не имел семьи и все заработанное тратил только на себя — и к тому же пять тысяч из них отдать малознакомому человеку, который не нашел ничего лучшего, как погибнуть под сосулькой!