Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Было установлено, что Бинггели регулярно совершал кровосмесительные акты со своей дочерью в период с 1892 по 1895 год. Из трех ее незаконнорожденных детей как минимум один, а возможно, двое были от него. После ареста он давал противоречивые показания: говорил, что не делал этого; что делал — но только во сне, чтобы защитить ее от демонов, принимавших облик кошек и мышей; что к нему нельзя применять законодательство, потому что он не такой, как все остальные люди. Бинггели был признан сумасшедшим и отправлен в ближайший дом умалишенных — в Мюнсинген, где провел четыре с половиной года, с июля 1896 до февраля 1901 года.
В апреле 1913 года Роршах перешел работать в Мюнсинген. Ульрих Бройхли, его начальник в Мюнстерлингене, получил повышение и стал директором нового, более крупного и престижного заведения поблизости от Берна, а с человеком, который пришел на смену Бройхли, Германом Вилле, работалось намного менее комфортно. Роршах последовал за Бройхли, в то время как Ольга, зарабатывая деньги и строя собственную врачебную карьеру, еще на три месяца осталась в Мюнстерлингене, до тех пор, пока ее контракт не истек. Они снова были в разлуке, хотя теперь на расстоянии всего в 120 миль.
В Мюнсингене Роршах наткнулся на досье пациента Бинггели и был восхищен. В процессе дальнейших исследований он узнал, что секта Бинггели, Лесное братство, выросла из более раннего и более крупного движения — антонианцев, основанного Антоном Унтернарером в эпоху Наполеона и дожившего до XX века, распространившись как по Европе, так и по Америке. Все эти религиозные движения вновь всколыхнули его интерес к секте духоборов, о которой он узнал благодаря Ивану Трегубову. Роршах выяснил, где найти Бинггели, и отправился навестить того в его горном убежище, где сектант жил в окружении небольшой группы верующих, включая свою вторую жену, дочь и сына, который одновременно приходился ему и внуком. Бинггели «к тому времени было уже за восемьдесят, — писал Роршах, — он был дряхлым астматиком. Это был низкорослый, похожий на гнома человек с большой головой, крупным торсом, но короткими руками и ногами», который «всегда носил традиционный шварценбургский народный костюм с ярко отполированными металлическими пуговицами, по семь с каждой стороны». Эти блестящие металлические предметы наряду с его цепочкой для часов играли важную роль в его психических отклонениях. Роршаху удалось «без особых проблем уговорить его сфотографироваться».
Это было началом проекта по изучению деятельности швейцарских сект, который, как был уверен Роршах до 1915 года и позднее, станет работой его жизни. К тому моменту он выжал из своих психологических исследований восприятия все, что можно, поэтому распространил свое внимание на культурные способы видения и дал безграничную волю своему любопытству. Когда он не был занят лечением пациентов, он собирал материалы о других архаичных фаллических культах в Швейцарии, и постепенно накопил поразительное количество научных данных, где психология религии сочеталась с социологией, психиатрией, народными преданиями, историей и психоанализом. Он обнаружил, что активность сект всегда проявлялась в одних и тех же регионах, вдоль границ расовых или политических симпатий, то есть там, где ранее происходили войны. Он создал раскрашенную вручную карту, демонстрировавшую, что активность сект связана с местами высокой концентрации шелкопрядильщиков, и выдвинул предположение, почему это так. Исторически он отследил деятельность сект в этих областях сквозь ранние протестантские культы до вальденсов XII века и «братьев свободного духа» XIII века, дойдя и до более ранних ересей и сепаратистских движений, каждое из которых оставило четкий след в истории вплоть до времени жизни Роршаха.
С точки зрения психологии он утверждал, по юнгианским канонам, что шизофренические наваждения затрагивают те же самые психические источники, что и древнейшие религиозные системы, и подмечал связанные с мифологией и философией сходства между образами и идеями во всей истории сект, вплоть до древних гностиков. Например, он продемонстрировал, что учение антонианцев XVIII века во всех подробностях совпадало с философией адамитов I века.
И наконец, в социологической части своего исследования он выдвинул тезис, что в процессе создания секты не так важен харизматичный лидер, как наличие группы восприимчивых последователей. В случае сильной необходимости сообщество может создать лидера почти из кого угодно, а когда секты перемещались куда-либо в другое место, то они, как правило, очень быстро умирали, за исключением тех случаев, где местное сообщество еще не было перенасыщено религиозными идеями. Он проводил черту между активными и пассивными последователями, а также между истерическими лидерами, чьи послания были предопределены их личными комплексами, и более могущественными шизофреническими лидерами, чьи доктрины глубоко уходили в архетипическую мифологию. Его лекции и очерки на тему сект, как академические, так и неакадемические, были одними из самых ярких работ Роршаха, одинаково интересные с точки зрения биографического материала, медицинского исследования, истории, теологии и психологии. Он вынашивал планы написать «толстую книгу», в которой хотел поднять множество вопросов:
«Почему один шизофреник может найти себе сообщество, а другой не может? Почему шизофреник воспроизводит первозданные человеческие идеи, в то время как невротик следует неким местным суевериям и предрассудкам? И как эти различные вещи относятся к соответствующим группам населения? Какие расы являются носителями идей коренных местных сект, а какие присоединяются только к пришлым? Все с многочисленными мифологическими, этнологическими, религиозными, историческими и прочими параллелями!»
Это был Роршах-мыслитель, а не Роршах-врач. Как Фрейд, Юнг и другие первопроходцы его времени, он хотел делать нечто большее, не просто лечить пациентов; он хотел свести воедино культуру и психологию, чтобы исследовать природу и смысл индивидуальных и общих верований.
Будучи плотью от плоти цюрихской школы, Роршах верил во взаимосвязь между психологией личности и культурой и избегал утверждений о существовании единого психологического подхода ко всем и каждому. Это могло показаться радикальной сменой направления карьеры Роршаха, но было на самом деле частью его постоянного стремления понять индивидуальные особенности восприятия мира.
Поскольку Роршах расширил рамки своей деятельности, ему вновь захотелось уехать из Швейцарии. Он начал снова штурмовать московскую бюрократическую систему, на этот раз более удачно: швейцарский посол сообщил, что Роршах сможет держать первый российский государственный медицинский экзамен в 1914 году. В декабре 1913 года он и Ольга покинули Мюнсинген и отправились в космополитичную среду, где было общеизвестным фактом, что психология и искусство неразрывно связаны, — в Россию.
Это было волнующее время. Русская культура находилась на стадии Серебряного века, насыщенная взаимными влияниями искусства, науки и оккультных течений. Российская наука — особенно в эпоху революционных потрясений — была менее специализированной и изолированной, чем западная. Главный историк психоанализа в России Александр Эткинд писал: «Поэты декаданса, философы-моралисты и профессиональные революционеры сыграли в истории российского психоанализа не меньшую роль, чем врачи и психологи». С другой стороны, по словам ведущего историка и культуролога по вопросам модернистской России, «никакое понимание этого “истерического, духовно истерзанного времени” не может быть полным без ссылок как на деятелей художественного искусства — Чехова и Ахматову, Фаберже и Шагала, Дягилева и Нижинского, Кандинского и Малевича, Стравинского и Маяковского, — так и на “необычайный прогресс в российских науках”, от ракетной инженерии до поведенческой психологии Павлова».