Роршаху предложили работу в возглавляемой ведущими психоаналитиками России элитной частной клинике в Крюково неподалеку от Москвы. В ней было полным-полно писателей и художников. Такая среда обитания во многом была для Роршаха идеальной. То была частная клиника для добровольных пациентов с нервными болезнями, что было типично для России того времени, и она в значительной степени отличалась от переполненных больниц, к которым он привык. Основанные врачами, не получившими ставки в университетах или государственных больницах, такие заведения были частично коммерческими предприятиями, — это означало, что там хорошо платили и были заинтересованы продавать свои услуги пациентам, а не семьям, желающим запереть подальше своих больных родственников, как это делалось в английских «сумасшедших домах». Клиника была расположена в сельской местности, чтобы извлечь преимущество из терапевтических свойств «естественного, здорового образа жизни», а к пациентам относились с человечностью и добротой. Психиатры были вольны совмещать различные теории, экспериментировать с новыми видами терапии и применять комплексный подход, «чтобы лечить при помощи личной и благожелательной атмосферы, опираясь в большей степени на личные качества врача, нежели на любую конкретную теорию», — так об этом говорил один из тамошних докторов Николай Осипов.

Врачи из Крюкова были людьми обширных знаний и публичными интеллектуалами. Осипов, например, стал впоследствии широко известным экспертом по творчеству Толстого и читал лекции о Достоевском и Тургеневе. Что касается пациентов, то среди них тоже встречались ведущие представители культуры, включая знаменитого русского поэта-символиста Александра Блока и актера Михаила Чехова, племянника драматурга, — санаторий предоставлял льготное лечение писателям, врачам, а также родственникам покойного Антона Чехова. После нескольких лет любительских постановок в тихой швейцарской заводи и переводов Андреева в свободное время Роршах оказался в самом центре культуры, что была ему так близка.

В хитросплетениях русского Серебряного века нашлось множество тем, близких сердцу Роршаха: синестезия, безумие, визуальное искусство и самовыражение. Движение — ключевой элемент в рефлекторных галлюцинациях, которые изучал Роршах, — рассматривали здесь, по словам романиста и поэта того времени Андрея Белого, как «основное свойство реальности». Теоретики русского балета называли движение наиболее важным аспектом великого искусства.

Роршах окунулся в мир русской психологии, и различия между сектами, которые казались ему столь важными в далекой Западной Европе, по большей части забылись. Рекламная брошюра крюковской клиники 1909 года гласила, что пациентов ждут «гипноз, суггестология и психоанализ», а также «психотерапия в своих наилучших проявлениях». Имелась в виду так называемая рациональная терапия, техника, первооткрывателем которой был еще один швейцарец, Поль Дюбуа, и которая на тот момент была более известной и популярной, чем метод Фрейда (так же, как сегодня популярен подход, известный как когнитивно-поведенческая терапия). Специалисты, принадлежавшие к разным лагерям, не враждовали между собой.

А источником вдохновения для русской психиатрии был Толстой, мудрый, человеколюбивый целитель душ, оказавший влияние и на Роршаха. Одной из причин того, что в России так хорошо относились к психоанализу, было его близкое сходство с доморощенными теориями самоанализа, «очищения души» при помощи экзистенциальных размышлений о глубоких вопросах человеческой жизни и уважения к внутреннему миру окружающих людей. Если в западноевропейском культурном контексте особенности личности Роршаха — эрудит, уважающий все религии, гуманист широких взглядов, буквалист, визуал — казались из ряда вон выходящими, то для русских психиатров это был практически стандарт.

Фрейд пошутил в письме Юнгу в 1912 году, что в России, «кажется, началась локальная эпидемия психоанализа», но на самом деле это было не одностороннее движение, которое, как эпидемия, распространялось из Европы внутрь континента. Русские психоаналитики были известны как в России, так и на Западе. Коллега Роршаха по крюковской клинике, Осипов, был издателем первого в мире журнала о психоанализе и автором журнала, принадлежавшего Фрейду. Даже те идеи, что, казалось бы, пришли в Россию из Европы, не были нерусскими сами по себе. Фрейд называл психический механизм подавления неприемлемых психологических явлений «цензурой», что было прямой аллюзией на политическую цензуру в России: по его определению, цензура была «несовершенным инструментом царистского режима, призванным предотвратить проникновение чуждых западных влияний». Многие из пациентов Фрейда были славянами, часто русскими, включая «Человека-волка», особого пациента, чей иллюстративный случай был предметом его самого важного тематического исследования. Первой пациенткой, с которой занимался психоанализом Юнг и которая оказала огромное влияние на его собственную жизнь и работу, была русская еврейка Сабина Шпильрейн. Список может быть продолжен. Говоря об истории психиатрии, помнить стоит не только о врачах и теоретиках, но также и об их пациентах, — и тогда мы увидим, что это во многом еще и история русской культуры.

Собственный психоаналитический подход Роршаха вырос из его опыта лечения русских, прежде всего потому, что в Крюкове у него была возможность подвергать пациентов психоанализу, в отличие от психопатов в швейцарских психбольницах или преступников, которых требовалось проверять очень быстро, таких как Иоганнес Найверт. Однако он также пришел к пониманию психоанализа, неразрывно связанного с различными аспектами русской культуры. В лекции, которую он позднее прочитал для широкой аудитории, Роршах сказал, что неврозы у русских и швейцарцев протекают более-менее одинаково, хотя и есть некоторые «количественные отличия» в численности населения, но психоанализ более эффективен в отношении славянских пациентов, нежели людей, имеющих немецкое происхождение. Не только потому, что «большинство из них были хорошими самосозерцателями (или, как выражаются некоторые, “занимались самоедством”, поскольку привычка к самосозерцанию часто перерастает в поистине мучительную, пожирающую человека зависимость)», но еще и потому, что они могут выражать себя более свободно, «не будучи скованными какого-либо рода предрассудками». Русские были «намного более терпимы к болезням, чем другие народы», относились к больным «без презрения, которое мы, швейцарцы, часто чувствуем одновременно с жалостью». Те, кто страдали нервными расстройствами в России, могли обратиться за медицинской помощью, не боясь получить болезненное позорное клеймо, после того как их выпишут. Концепция России, в которую он влюбился через Ольгу, — «русская» способность выражать чувства — теперь перешла на его отношение к пациентам и сформировала его психиатрическую практику.

Месяцы, которые Роршах провел в Крюкове в начале 1914 года, пришлись на переломный момент в русском искусстве, который заново определил силу воздействия визуальных образов. Русский футуризм находился на пике своей формы, и Роршах видел это собственными глазами. Около 1915 года он набросал очерк, озаглавленный «Психология футуризма», первые строки которого задавали благодушный настрой: «Футуризм, каким он являет себя сегодня потрясенному миру, кажется на первый взгляд разноцветной беспорядочной смесью невообразимых картин и скульптур, высокопарных манифестов и непроизносимых звуков, шумного искусства и художественного шума, жажды силы и жажды нелогичности. Только общая тема является отчетливой: безграничная самоуверенность и, возможно, еще более безграничное ниспровержение всего, что было сделано раньше, воинственный клич против всех концепций, которые до сегодняшнего дня формировали направление движения культуры, искусства и повседневной жизни».