Жила-была Одна Безупречная Женщина, которую из всех возможных явлений, предметов и событий интересовала только португальская мебель в викторианском стиле. Прям-таки душу готова была продать за гарнитур. Да вот беда – нигде оптом гарнитура не было, но вообще, в принципе – он был, она видела такой в каталоге и еще на одной фотографии в статье о каком-то французском замке. Она знала наизусть телефоны всех антикварных крупных магазинов и имена знатоков и ценителей португальских резных кроватей и письменных столов темно-красного дерева. И каждый из них готов был ей предложить что-то уникальное, однако ОЖ вбила себе в голову, что где-то непременно найдет гарнитур из двенадцати предметов – ни больше ни меньше. Английскую викторианскую мебель она презирала за, как она говорила, «очевидность». ОЖ была дамой весьма обеспеченной – отчим, генерал, оставил ей прекрасную пятикомнатную квартиру на Сухаревской, забулдыжный непризнанный химик-накроман папа – дачу в Покровском-Стрешневе, покойный муж – пару земельных участков на Истре, где трудился и таки надорвался, командуя бригадами прокладчиков труб для элитных поселков. Она разумно распорядилась своим немалым наследством, что-то продала, что-то обменяла, что-то превратила в акции и с чего-то ей капали нехилые проценты, что позволяло ей вкладывать феерические средства в поиски и наемный труд специалистов-антикваров деле от Москвы до Лиссабона, Женевы и Лондона. При этом ОЖ вовсе не пинала балду – она работала в институте художественной экспертизы, преподавая за деньги бонистику, охотно консультировала на дому, проводя экспертную оценку принесенным ей ветхим дензнакам времен Временного Правительства, поражая клиентов знанием серий, росчерков, подписей, водяных знаков и так далее. Но сердце ее раз и навсегда отравлено желанием иметь дома некий идеально изумительный двенадцатипредметный португальский гарнитур – без него жизнь кажется ОЖ категорически несовершенной. Друзей ОЖ не нажила, детей как-то не сложилось, но ей совершенно не бывало ни скучно, ни одиноко, она слыла дамой уравновешенной, четко знала, «как надо» и «как ни в коем случае не надо», руководствовалась простыми жизненными принципами и никому не навязывала своей точки зрения. И только одна печаль продолжает томить ОЖ много лет – так и не найденное сокровище в викторианском стиле… Она как-то поделилась этой печалью с почтальоншей, которая принесла ей первую пенсию… ОЖ еще надеется и верит, что это ее краснодеревянное эльдорадо всплывет на каком-нибудь заштатном интернет-аукционе или мелькнет в каталоге раритетов.

Жили-были Две Женщины, сестры-близнецы, только одна из них действительно жила-была, а вторая существовала только в воображении первой. Их и на самом деле при рождении было двое, но первая выжила, а вторая родилась на свет уже мертвой. Родители очень горевали и частенько поминали ОЖ ее сестру – вот, говорили они маленькой тогда еще ОЖ, а твоя сестренка все видит, все про тебя знает, все рассказывает нам, ты не шали, не ври – мы от нее все узнаем все равно! ОЖ очень боялась своей этой сестры-привидения, она вела с ней пододеяльные переговоры, умоляла ее не доносить, оставляла в укромных местах маленькие подарки и сладости. Однако сестра-привидение была сурова, даров не принимала, на компромиссы не шла и становилась с годами все жестче. Когда ОЖ пробовала сопротивляться, сестра молча брала ее за руку и сжимала изо всех сил, до появления жутких багровых пятен-отпечатков пальцев на запястье или на тощем боку будущей ОЖ. Врачи удивлялись, а родители краснели – это, говорят, дочка сама себя щиплет, нарочно, чтобы нам досадить. ОЖ научилась скрывать свои наблюдения за жизнью и деятельностью своей сестры-привидения, она прекрасно маскировала свой исступленный ужас перед очередным возможным вмешательством в свою жизнь… Время шло, родители регулярно пытались вслух вообразить, какой бы была сейчас – в 10, 13, 15, 17, 20 лет – невыжившая сестра ОЖ, как бы она выглядела, что бы любила, чем бы занималась – и всегда выходило, что ОЖ во всем уступала привидению – то было усидчиво, успешно, покладисто, у него все было прекрасно с внешностью (у ОЖ уши торчали, как ручки от сахарницы, она занавешивала их жидкими косицами или хвостиками, вызывая фыркание матери и разбиваясь взглядом о скользящий, торопящийся скорее мимо взгляд отца) и личной жизнью (ОЖ, стремясь добрать любви вне дома, поняла, что этого довольно легко достичь, производя нехитрые манипуляции с разными мужчинами на лестничных клетках, в лифтах, на школьном чердаке или просто в запертом классе). И чем старше они обе становились, тем изощреннее и бесцеремоннее вела себя сестра-призрак. И однажды ОЖ, которой сровнялось 25 лет, увидела журнал для девочек-подростков, где были изображены известные американские актрисы-близнецы Олсен, наряженные на праздник Хеллоуин: одна из них изображала труп с восковым лицом с веревкой на шее, а вторая держала ее за эту веревку и глумливо улыбалась. И ОЖ вдруг поняла, что выход есть, она даже засмеялась, таким простым и естественным он ей показался!.. Вечером того же дня постаревший отец ОЖ услышал в комнате странный скрип, как будто что-то качается и бьет в стенку, от чего стали подпрыгивать книги на полке… Слава богу, ОЖ откачали, и теперь она живет в странном месте рядом со странными людьми, с которыми она может открыто разговаривать о сестре-призраке и жаловаться на ее закидоны, то есть наконец-то найти тех, с кем можно поделиться этим ужасом всей ее жизни, и так ей от этого полегчало и наконец все в жизни стало хорошо…

Жила-была Одна Решительная Молодая Женщина, хрупкая коротко стриженная брюнетка с «щучьим» выражением лица, которая теплым весенним вечером на Масленой неделе ехала в город Химки для судьбоносного разговора с давним и регулярным любовником – он должен был, по ее разумению, немедленно развестись и жениться на ОЖ. Собственно, она ехала для разговора не столько с ним, сколько с его тупицей-женой – в конце концов, думала ОЖ, нельзя же быть такой эгоцентричкой, сейчас мы быстро все решим и ситуация наконец сдвинется с мертвой точки. ОЖ выбрала именно этот вечер, потому что накануне ее давний и регулярный предупредил – зайкуся, не смогу завтра, принимаем дома тещу, сама понимаешь. «Вот заодно и тещу поглядим, – размышляла весело ОЖ, – небось такая же тугоумная, как дочка». Легко найдя дом (пару раз он привозил ее к себе, пока официальная жена проводила время на садовом участке кверху попой в огороде), ОЖ дождалась, когда к подъезду направилась пожилая хорошо одетая дама, намереваясь пристроиться за ней и пройти, и уже почти вошла за дамой, как вдруг внутри ОЖ словно все в ужасе замерло – она увидела на руке набирающей номер квартиры на домофоне дамы едва заметный след от выведенной татуировки вроде солнышка и буквы «М». Такая татуировка в сочетании с цифрами на домофоне (номер именно той, конечно, квартиры, куда направлялась ОЖ) и старинным перстнем с мертвым тусклым опалом означала только одно: тещей ее регулярного оказалась непосредственная начальница ОЖ, Марина Александровна, зав. отделением гнойной хирургии, в каковом ОЖ трудилась медсестрой. И отступать уже было некуда – добрейшая М. А. уже обнаружила за своей спиной Киру, которая так ловко ставит капельницы и летает между реанимацией и отделением как ласточка. «Кирочка, какая неожиданная радость – встретить вас здесь, вы же кажется живете в Бирюлеве? А я вот иду к своим, теща идет на блины, представляете, не ко мне они, а я к ним… Послушайте, если вы не торопитесь – давайте зайдем вместе? Признаться, у меня зять – тот еще пенек с ушами, не самое приятное знакомство, но хоть блинов поедим, а?» ОЖ как могла вежливо отказалась – «я тут по маминым делам, срочно бегу обратно, спасибо-спасибо, в другой раз», и утратив всю свою решительность отправилась ждать маршрутку до «Войковской». «А ведь М. А. права абсолютно – пенек и есть, – думала уныло ОЖ, – и вот почему некоторым идиотам везет – у них такие тещи!» И рассказывает теперь ОЖ эту нелепую историю подругам с досадой и завистью, хотя в общем-то, если представить все возможные варианты развития событий (скажем, М. А. вошла бы в разгар расстановок точек над «и»), все кончилось хорошо.