– Joli… joli… – вспоминал перевод Володька. – А, понял, я красивый. А ты, выходит, нет? Называй тебя после этого дурочкой. Красивый, ха!.. Некоторые так не считают. Хотя ты права, я парень ничего, симпатичный. Ты тоже jolie, Луиза. Может быть, ты самая jolie на свете, только никто об этом не догадывается. А за четыре конфеты?

Согласилась за пять. Взору Володьки предстало зрелище, которое вряд ли кто видел и писал. Невероятно худющие руки, обтянутые землистого цвета кожей, острые углы локтей, впалая грудь с висящими мешочками, на которых чернели вытянутые соски, словно Луиза выкормила с десяток младенцев. Он обошел вокруг нее. Острый позвоночник и торчащие лопатки, сморщенная кожа, а ключицы… Живописать можно до следующего утра. Еще за конфету он распустил и взбил седые космы натурщице.

Солнечный свет заполнил мастерскую, а к главному не приступал. Он всматривался в Луизу, примеривался, ибо мечтал написать ее не отвратительной старухой, каковой она являлась, а женщиной, отжившей долгий век и подошедшей к тому самому небытию, которое страшит, но неизбежно.

Наконец, в кажущемся беспорядке смешав краски, нанес первые мазки. Внутри все взрывалось и кипело. Сердце, будто испугавшись чего-то, клокотало так, что шумело в ушах, а кисть касалась и касалась холста, оставляя густые следы. Горел огонь в камине, в венах Володьки тоже. Выступили капли мелкого пота на лбу, раздувались ноздри, как при нехватке воздуха, тело заполнила истома. Так выглядит страсть. Но не та страсть, раздирающая плоть и душу, способная разрушить. А совсем другая, несравнимо сильнее, которая может заменить все известные человечеству наслаждения – страсть творить, созидать, страсть свободного духа… Жаль, звучит высокопарно. Никогда Володька вслух не сказал бы ничего подобного, хотя именно так думал, ведь происходящее с ним – явление конкретное. В такие минуты хочется петь, кричать, смеяться дурацким счастливым смехом, но лишь бы писать, писать не отрываясь, забывая о сне и еде, не различая дня и ночи…

Тимур по-деловому зашел в кабинет врача. За столом сидела женщина в белом халате и с измученным лицом. Тимур взял быка за рога:

– Здравствуйте. Я писатель. Хотел бы получить консультацию, если, конечно, вас это не затруднит и не отвлечет от работы.

Многие женщины утверждали, что у Тимура обаятельная улыбка, которая подкупает и обманывает одновременно, с чем он лично согласен. Тимур старался произвести впечатление прежде всего на женщину, а потом уж на врача психушки, посему надел на лицо свою подкупающую улыбку. Ну вот, при слове «писатель» у нее приподнялись брови, а на лице обозначился интерес. Скажи он, что имеет талант карманы чистить без позволения владельцев, то есть вор, настоящий супервор, каких раз-два и обчелся, она наверняка выпрыгнет в окошко.

– Что вы говорите? – пролепетала врачиха, поправляя волосы под накрахмаленной шапочкой невероятной высоты. Очевидно, вспомнила, что сама привлекательностью не обладает, да и профессия у нее заурядная: психов караулить. Она указала рукой на стул: – Вы садитесь.

Тимур сел напротив, закинув ногу на ногу, сцепив в замок пальцы рук на колене так, чтобы видны были манжеты с золотыми запонками, которые спер в клубе у пьяного. Она рассматривала его, а он улыбался широко, выставив напоказ зубы, хоть и кривоватые, зато без кариеса.

– Я впервые вижу живого писателя, – сказала она. «Можно подумать, раньше видела только дохлых писателей», – подумалось Тимуру. Он еще больше заулыбался, даже скулы начали болеть. – И в каком жанре вы работаете?

Чуть не спросил, что такое жанр. Тимур книжки читал лишь в школе и то не дочитывал до конца, всякие там литературные разновидности ему незнакомы. Но, имея потрясающее качество не теряться в любых ситуациях, и, чтобы не ошибиться в жанре, так как данное слово связывал совсем с другой сферой деятельности, выкрутился:

– Понимаете, я пишу о жестоком мире криминала…

– Детективы? – обрадовалась она. – Я читаю детективы, просто обожаю.

– Именно (вот и выяснил, что детектив тоже жанр). То есть не совсем… скорее это психологический анализ… социальных процессов, толкающих людей в преступный мир.

Аж зауважал себя. Эдак загнуть только писатель и может.

– А что привело вас к нам? – спросила она.

– Поиск, – вздохнул он и состроил самую умную мину, на какую был способен. – Понимаете, я ищу новенькие истории, острые, жизненные, чтобы читатели замирали… Слышал, у вас имеется в наличии такой случай. Где-то парочку лет назад сбежал псих…хически больной с такой же больной.

– А, да, да… это самый ужасный эпизод в истории нашей больницы.

– Мне бы хотелось знать подробности. Кто они, как выглядели, чем приметны? Как попали сюда? С вашего позволения, я буду записывать.

– Да, пожалуйста. Молодой человек поступил к нам с тяжелым психическим расстройством. Он служил в Чечне. Видите ли, будучи совсем юным, участвовал в военных действиях. А подавляющее большинство юношей, прошедших войну, нуждаются в психологической реабилитации. У нас в стране не поставлена на должный уровень такая помощь, а это чревато последствиями. Пример тому наш пациент. Воевать должны профессионалы…

– Совершенно с вами согласен, я за профессионалов во всех сферах деятельности.

– И вот попал он в плен. Представляете, чего там насмотрелся? На его глазах убивали, расстреливали, издевались. Юноша постоянно находился между жизнью и смертью. Иногда, во время ремиссии, он повествовал об этом достаточно спокойно, пациенту необходимо выговориться. Мы же на каком-то этапе пытались путем доверительной беседы нейтрализовать в подсознании негативные стороны памяти и вызвать позитивный образ мыслей. А его память хранила самые страшные воспоминания. Он четыре года провел в глубокой яме, откуда его доставали для издевательств, рабского труда. В живых остался благодаря тому, что за него хотели получить выкуп – очень распространенное явление, вы должны знать. Ну, а спасся случайно. Во время наступления федеральных войск бежал с двумя товарищами. Бежали они к своим, пересекая линию огня с двух сторон. Товарищи погибли, а ему повезло… хотя трудно сказать, кому повезло больше. Его доставили в госпиталь с истощением, подлечили. Вернулся домой к брату. Тут-то и начались проблемы. Он стал подозрительным, агрессивным, к мирной жизни не смог адаптироваться. Так и попал к нам. У него сформировался систематизированный бред, наступали периоды галлюцинаций с широким диапазоном содержания, на которые реагировал буйно, поэтому его перевели в одиночную палату. Собственно, он сам стремился к одиночеству, ненавидел людей, окружавших его. Но вот что любопытно, он многое понимал из того, что с ним происходило. То есть отдавал себе отчет, что этих видений не должно быть, значит, понимал, что не совсем нормален, хотя и не признавался в том. Он, представьте, боролся с собой. Такая двойственность мне не знакома ни по специальной литературе, ни по личному опыту. Он как бы выбивался из классификации нервнобольных.

– Вы хотите сказать, если крыша отъезжает, то отъезжает капитально?