стремились выявить и выразить природу «реальных отношений», очеловечить обесчеловеченный мир, помочь грядущим преобразователям жизни осознать существование страдающего человечества, которое мыслит, и мыслящего человечества, которое подвергается угнетению». Поставив рядом разделенных веками трех титанов-правдолюбцев, Маркс как бы хочет обнять, соединить в своем сердце всю правду тысячелетий, нашедшую воплощение в озаряющей поэзии.

— Мировая история — величайшая поэтесса! — воскликнул однажды Энгельс, препровождая стихами Гейне целый ворох ошеломляющих политических новостей в письме к другу.

Поистине так! Глубинные явления и значительные события нередко проступают на исторической сцене в самых ярких образах и сочных красках, в бурном сплетении сильных страстей и эмоций, в неожиданном и напряженном динамизме. В художественном освоении мира участвуют и «мыслящая голова», и «сильно чувствующее сердце». В слове поэта не только факты жизни, события истории, но и нетленные ценности духа. Поэзия творит по своим «законам красоты», но истинный художник не преступит законов жизненной правды, он только обогатит исторический факт своим видением, своей мыслью, своим чувством.

В отличие от Гегеля, категорически отводившего художественному освоению мира второстепенное место среди форм познания, Маркс рассматривает искусство как богатейшую сокровищницу интеллектуального обогащения человека. Это, разумеется, специфическая форма познания мира, но она ни в чем не уступает другим формам, — убежден он. Важно только понимать саму природу и законы художественного творчества, чтобы язык образов легче переводить на язык исторической действительности.

В совершенстве обладая этими «переводческими» способностями, Маркс с первых же своих научных трудов преподал образцы того, как следует выводить социально-исторические истины даже из иррационального мышления, переплетенного с художественным творчеством. Что же касается трех исполинов мировой поэзии, отмеченных любовью и доверием Маркса, то они, безусловно, могут быть авторитетнейшими учителями истории. И по их строфам он также изучает многострадальную биографию человечества.

Но ценит их не только за это. Он постоянно обращается к их творениям, чтобы насладиться и полифонией стиха, и объемной многозначностью, мыслей, и бронзовым отсветом их поэтических красок… Насладиться?! Но разве человеку, которому предназначено историей разобрать по винтику капиталистический молох эпохи сельфакторов и локомотивов, электрического телеграфа и кредитных банков, — разве этому человеку доставляет удовольствие общество Гермеса и Юпитера или даже Фальстафа, Фауста?.. Ведь это все тени ушедшего времени, отражение мира в зеркале его детства. Искусство более зрелого общества должно бы захватывать сильней.

— Трудность заключается не в том, — поясняет Маркс, — чтобы понять, что греческое искусство и эпос связаны с известными формами общественного развития. Трудность состоит в том, что они еще продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном отношении служат нормой и недосягаемым образцом.

Но разве не закономерно поступательное восхождение искусства к зрелости?

— Относительно искусства известно, что определенные периоды его расцвета отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества, а следовательно, также и с развитием материальной основы последнего, доставляющие как бы скелет его организации. Например, греки в сравнении с современными народами, или также Шекспир…

Маркс решительно стирает эту разницу «в возрасте» избранных им поэтических пророков — нет уже пропасти веков и тысячелетий, все они «выглядят» лишь «чуть старше» самого «красного доктора». Их опыту, уму и сердцу он безраздельно доверяет, в их мудром наставлении человечеству находит сочувствие своему миропониманию, с их участием выверяет собственные нравственные критерии и принципы. Они все в порыве единомыслия: двадцатишестилетний Маркс, «столетний» Гёте, «двухсотвосьмидесятилетний» Шекспир… Стихи прокладывают путь мысли ученого и венчают ее. Послушаем — вот они рассуждают о всесилье богатства, об извращающей силе денег.

Маркс: Деньги, обладающие свойством все покупать, все предметы себе присваивать, представляют собой, следовательно, предмет в наивысшем смысле. Универсальность этого их свойства есть всемогущество их сущности; поэтому они слывут всемогущими. Деньги — это сводник между потребностью и предметом, между жизнью и жизненными средствами человека…

Гёте (устами Мефистофеля):

Тьфу, пропасть! Руки, ноги, голова

И зад — твои ведь, без сомненья?

А чем же меньше все мои права

На то, что служит мне предметом наслажденья?

Когда куплю я шесть коней лихих,

То все их силы — не мои ли?

Я мчусь, как будто ног таких

Две дюжины даны мне были!

Шекспир (устами Тимона Афинского):

…Золото? Металл

Сверкающий, красивый, драгоценный?

Тут золота довольно для того,

Чтоб сделать все чернейшее — белейшим,

Все гнусное — прекрасным, всякий грех —

Правдивостью, все низкое — высоким.

Трусливого — отважным храбрецом,

А старика — и молодым, и свежим!..

О милый мой цареубийца! Ты,

Орудие любезное раздора

Отцов с детьми; ты осквернитель светлый

Чистейших лож супружеских; ты, Марс,

Отважнейший; ты, вечно юный, свежий

И взысканный любовию жених,

Чей яркий блеск с колен Дианы гонит

Священный снег; ты, видимый нам бог,

Сближающий несродные предметы,

Велящий им лобзаться, говорящий

Для целей всех на каждом языке;

Ты, оселок сердец — представь, что люди,

Твои рабы, вдруг взбунтовались все,

И силою своею между ними

Кровавые раздоры посели,

Чтоб сделались царями мира звери…

Звучат и звучат монологи. И захваченный ими доктор Маркс повторяет мысль Гёте уже на языке своей науки. И резюмирует Шекспира, выявляя в деньгах их противоречивые, извращающие суть вещей свойства. И приходит к новому выводу: это извращение противоестественно, оно не может быть вечным законом. Молодой мыслитель уже сам обращается с монологом-предсказанием:

Маркс: Предположим человека как человека и его отношение к миру, как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать на любовь, доверие только на доверие и т. д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли, проявлением твоей действительной индивидуальной жизни.

Эта страничка «Экономическо-философских рукописей» — один лишь эпизод творческого соучастия великих поэтов в развитии Марксовой мысли. Их было множество. Трудно найти том в Собрании сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, где бы не встретились их имена. И везде они выступают как крупнейшие авторитеты человековедения, как живые свидетели истории, как боевые соратники на поле брани. Если встречи с древним трагиком Эсхилом можно еще исчислять полутора десятком раз, то имя Шекспира встречается в сочинениях не менее чем