litbaza книги онлайнИсторическая прозаРусская революция. Временное правительство. Воспоминания - Владимир Набоков

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 44
Перейти на страницу:

Он не упускал случая развивать эти мысли. Помню, по какому-то случаю князь Львов упомянул о том потоке приветствий и благопожеланий, которые ежедневно приносят сотни телеграмм со всех концов России, обещающих Временному правительству помощь и поддержку. «Мы, — тотчас же возразил Стеклов, — могли бы вам сейчас же представить гораздо большее, в десять раз большее количество телеграмм, за которыми стоят сотни тысяч организованных граждан, и в этих телеграммах от нас требуют, чтобы мы взяли власть в свои руки».

Это была тоже другая сторона позиции: «Мы (то есть Исполнительный комитет), дескать, своим телом заслоняем вас от враждебных ударов, — мы внушаем подчиненным нам массам доверие к вам». Эта сторона была особенно неприятна Керенскому, который с первых же шагов стремился ставить дело так, что именно он, Керенский, являясь «заложником демократии» и продолжая формально носить звание товарища председателя Исполнительного комитета, считал — или хотел, чтобы другие считали, что именно он, Керенский, привлекает к Временному правительству все сердца «широких масс». Оттого он менее других выносил [Стеклова]-Нахамкиса и с наибольшим раздражением реагировал — в составе Временного правительства — на его тон. Он считал вместе с тем, что его положение во Временном правительстве не дает ему возможности полемизировать со Стекловым и «отделывать» его. Он потому часто уклонялся от участия в заседаниях с контактной комиссией, а когда бывал в них, то только «присутствовал», сидя возможно дальше, храня упорное молчание и лишь злобно и презрительно поглядывая своими всегда прищуренными близорукими глазами на оратора и на других. А по окончании заседания, оставшись наедине с коллегами-министрами, он зачастую с большой страстностью обрушивался на князя Львова, упрекая его в слишком большой мягкости и деликатности и изумляясь, что он допустил те или другие заявления Нахамкиса, не ответив на них как следует.

Надо сказать, что Стеклов в иных случаях возбуждал раздражение даже среди своих «друзей», вернее говоря, среди других членов контактной комиссии, так как друзей у него, по-видимому, немного. Бывали случаи, когда Чхеидзе или Скобелев перебивали то или другое его заявление или же тотчас вслед за ним замечали, что в данном вопросе Стеклов говорит лишь от своего имени и выражает свое субъективное мнение и что «у нас этого не было постановлено». Впрочем, это ничуть не смущало Стеклова… Бывало также, что он тут же пытался вступать в полемику со своими коллегами. И в сущности говоря, я не знаю, кто из них был в самом деле способен противопоставить себя Стеклову в отношении безграничного апломба и способности беззастенчиво отождествлять себя и свой голос с голосом «трудящихся масс». На Первом съезде делегатов Советов рабочих и солдатских депутатов[124], 29 марта, он выступал с изложением истории отношений между Временным правительством и Исполнительным комитетом, причем развивал проект введения во все ведомства комиссаров Совета «для неусыпного надзора за всею деятельностью Временного правительства». Мысль об этих комиссарах создавала один из самых острых конфликтных вопросов. Она была оставлена только тогда, когда введение в состав Временного правительства социалистов сделало его более «надежным» в глазах Совета рабочих и солдатских депутатов.

Из числа других членов контактной комиссии двое — Филипповский и Суханов — почти никогда не говорили, по крайней мере за то время, что я принимал участие в делах Временного правительства. После Стеклова чаще других выступал Скобелев. Его я раньше тоже совсем не знал. Это один из самых-самых малюсеньких людей, мало одаренных, очень ограниченных, но случайно, благодаря тому, что Государственная дума создала всероссийскую трибуну для их политических выступлений, инспирируемых, а порою прямо продиктованных из-за кулис, сделавшихся известными во всей России в качестве porte-voix[125] «рабочих масс». Он и старался, — и старался добросовестно, — быть таким porte-voix. Даром слова он, кажется, вовсе не обладает. Не знаю, может быть, в роли митингового оратора, в сочувствующей ему среде, он может производить известное впечатление, но здесь, где трафаретов не было, а приходилось брать содержанием речи, он неизменно оказывался необыкновенно бедным, беспомощным, скучным и робким.

Все же нельзя отрицать, что в нем было больше привлекательности, чем в окружавших его. Он казался простодушным, более искренним, — более добросовестным, чем они. И пожалуй, он — под влиянием атмосферы Государственной думы — более отдавал себе отчет в огромности создавшихся затруднений. Впрочем, еще недавно, в Киеве, мне приходилось слышать от Шульгина, что Чхеидзе уже в самые первые дни, чуть ли не часы, революции впадал в полное отчаяние и, хватаясь за голову, говорил, что все пропало. Чхеидзе — гораздо более красочная фигура, чем Скобелев. В нем всегда было, на мой взгляд, что-то трагикомическое — во всем даже его внешнем облике, в выражении лица, в манере говорить, в акценте. И конечно, самым трагическим было то, что такой человек, как Чхеидзе, оказался «вождем демократии» всей России, председателем Совета рабочих депутатов, влиятельной фигурой и, по крайней мере в то время, будущим кандидатом в председатели Учредительного собрания, а пожалуй — и в президенты Российской республики.

В заседаниях с контактной комиссией он выступал тогда, когда надо было придать особую вескость заявлению или запросу. Но, кажется, и он относился отрицательно к Стеклову.

Заседания с контактной комиссией происходили не каждый день и не в определенные дни. Инициатива их чаще всего исходила от самой комиссии: сообщалось оттуда (обыкновенно это делал Чхеидзе), что комиссия желала бы иметь совещание с Временным правительством для обсуждения некоторых вопросов. При этом, в большинстве случаев, правительство заранее не было уведомлено о том, какие будут поставлены вопросы, и на этой почве порою происходили довольно забавные неожиданности, обнаруживавшие всю степень разности во взглядах на относительное значение того или другого факта или мероприятия.

Я помню, что одним из вопросов, наиболее привлекавшим внимание на первых порах, был вопрос о похоронах жертв революции. Совет рабочих депутатов с большой бесцеремонностью хотел монополизировать эту церемонию. Не предваряя Временное правительство, Исполнительный комитет назначил день, опубликовал церемониал похорон и выбрал местом для братской могилы — Дворцовую площадь, где, как известно, даже приступили к рытью могилы. После долгих, утомительных и нелепых пререканий этот вопрос наконец был ликвидирован, правительство сговорилось с Исполнительным комитетом, и произошла одна из тех грандиозных демонстраций, успех которых зависит отчасти от наличности массы праздных людей, готовых стать участниками или зрителями торжественных шествий, отчасти от настроения, жаждущего вылиться в какую-то демонстрацию и находящего себе здесь удовлетворение.

Русская революция. Временное правительство. Воспоминания

Похороны жертв Февральской революции

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 44
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?