Больше мне их не дарят. На прошлое Рождество я поменяла местами все цвета, и королева Елизавета стала темнокожей, вроде миссис Пател. Мама сказала, что это неуважение, а миссис Пател понравилось. Она назвала меня «своеобразной» и передала батончик «Кит-Кат».

«Своеобразная» по-индийски — то же самое, что «хорошая художница».

Если развести ножки Барби в шпагат, то ее пальцы упрутся в противоположные стороны бамбукового квадрата на линолеуме с японским рисунком. Спрятавшись под кухонным столом, Стейси двигала куклу, измеряя весь мир с помощью ее пластмассового тела. Расставленные ручки закрывали пять побегов бамбука, а талия была размером с лист лотоса. Одна нога точно совпадала по размеру с дырой в маминых колготках. Она отпрянула, когда миссис О'Фланнери из седьмого дома скрестила ноги. Стейси погладила Барби по гладкой ножке и решила: когда она вырастет, то не станет носить дырявые колготки.

— Ну, Пат, — спрашивала миссис О'Фланнери, помешивая чай, — когда выписывают Норин и малыша?

— Наверное, еще неделю пролежит, — отвечала ее мать. А потом, понизив голос, как будто делилась тайной, продолжала: — Видимо, перестарались со швами.

— Что ты имеешь в виду?

— Она вся разорвалась — и спереди, и сзади; когда ей накладывали швы, то нечаянно зашили клитор.

Миссис О'Фланнери спустила верхнюю ногу на пол и плотно сжала колени.

Мать продолжала:

— Пришлось все распороть и зашивать снова.

— Бедняжка!

Стейси посадила Барби в розовое пластмассовое кресло и надела кукле на голову диадему, сверкающую, как бриллиант. Красиво! Жаль, что у нее нет диадемы. Жаль, что она не принцесса. Щелкнула зажигалка; миссис О'Фланнери глубоко затянулась сигаретой. Стейси взяла крошечную серебряную туфельку.

— Я слышала, ребенок весит четыре кило и разорвал ее. Ее муж сказал, что не видел столько крови с тех пор, как они зарезали овцу на обратном пути из Джейвика.

Туфелька не налезала кукле на ногу.

— Вот дурак! Ему вообще не надо было там находиться. Не одобряю, когда мужчины присутствуют при родах.

Стейси услышала, как мамина чашка звякнула о блюдце.

— Бедная дурочка, — сказала миссис О'Фланнери. — Ведь еще и пожить как следует не успела, верно?

Стейси разглядывала соседкины туфли на платформе. Веревочная подошва и голубые ремешки. Красота!

— А мы-то что, успели, что ли? — Мать Стейси почесала лодыжку носком розовой тапки. — Как говаривала моя матушка, «сначала кровь, потом боль!». Я-то думала, она шутит, преувеличивает. Но знаешь, Ви, после двадцати лет месячных, двух родов и операции гистерэктомии как-то не кажется, что моя жизнь удалась. А ты как?

Стейси посчитала, сколько это — двадцать лет месячных. Двенадцать умножить на двадцать. Мама велела сразу сказать ей, если в унитазе будет кровь. Стейси всегда смотрела, но крови не было. Она вспомнила о зашитой роженице и представила, как ее распарывали — словно бумажный конверт — и зашивали снова. С Барби упала диадема и приземлилась в клубок пыли в углу рядом с собачьей корзинкой. Стейси услышала, что мама наливает еще чай.

— Эти мужчины! — говорила миссис О'Фланнери. — Выпьют семь кружек вечером в пятницу и воображают себя чемпионами.

Стейси немного приободрилась. Прошлым летом папа водил ее в «Сломанное древко». Там было полно мужчин; они много говорили и громко смеялись. Ей понравились сизые облака табачного дыма; она гладила гончую, чувствуя под жесткой шерстью позвонки.

— А ведь они правы, пожалуй. Знаешь, если мне суждено возродиться, я хочу вернуться на Землю мужчиной. А женщиной пусть побудет кто-нибудь другой.

Стейси согласилась с мамой. Она надела Барби на голову диадему. Лучше она будет пить пиво, курить сигареты и гладить худую собаку с шишковатой спиной.

Сестра нанесла на скулы большой мягкой кистью блеск и, сложив губки бантиком, залюбовалась своим отражением. Стейси сидела на кровати и смотрела, как Джанин переодевается в «цыганскую» блузку из марлевки. Звякнули колокольчики, пришитые к кромке широких рукавов.

— Прекрати пялиться на меня! — сказала Джанин, заметив в зеркало, что Стейси наблюдает за ней.

Стейси отвернулась и перевернула страницу журнала.

— Ничего я не пялюсь.

— Нет, пялишься. Прекрати!

— Заставь попробуй!

Джанин застегнула джинсы и, извернувшись, попыталась разглядеть в зеркале свой зад.

— Неужели тебе не надо копать червей или еще чего-нибудь?

Стейси отложила журнал:

— Джанин!

Сестра со стуком положила кисточку на туалетный столик:

— Что?

— Ты уже… я имею в виду, ты уже делала это с мальчиками? — Она наблюдала за Джанин в зеркало и думала о том, как ее сестра будет рожать детей и станет женщиной. Она вспомнила собаку в пабе, как смеялся отец и как соседка сдвигала ноги. Интересно, что такое «разрыв».

— Нет, — ответила Джанин, — не делала, но Кейт Берджесс сделала это прошлым летом с одним французом, который приезжал к нам по обмену.

— Она рассказывала, как все было?

Джанин улыбнулась в зеркало:

— Кейт сказала, что у него была огромная штуковина, ей было больно, а диван потом был весь в крови. Ей пришлось соврать маме, будто кошка приволокла туда убитого кролика.

— А почему на диване была кровь?

— Господи! Ты что, совсем ничего не понимаешь? Потому что он засунул в нее свой большой и толстый и надорвал ее изнутри. Ну ты и дуреха! — Джанин снова взяла кисточку и медленно провела по волосам. — Когда я это сделаю, — сказала она, — я хочу, чтобы все было как полагается — в отеле, чтобы завтрак в постель и остальное.

Из кабинки женского туалета общественного центра Бишопс-Крофт, где сидела Стейси, было слышно, как на поле играют в футбол. Она оторвала кусок туалетной бумаги от рулона и сложила его вдвое. В соседней кабинке Тот что-то мурлыкала себе под нос. Стейси продолжила рассказ:

— И тогда Джанин сказала, что они своей штуковиной разрывают тебе внутренности и что повсюду кровь… как будто кролика убили.

Тот перестала мурлыкать.

— Кровь из целого кролика?

— Из целого кролика. А мама говорит, что ни за что не будет в следующей жизни женщиной; а уж кому и знать, как не ей, ведь она родила меня и Джанин и еще делала дистал-ректомию.

— И все это нас ждет, когда начнутся месячные?

Стейси бросила туалетную бумагу в унитаз. Секунду она держалась на поверхности воды, а потом утонула.

— Все начинается с месячных, и тогда тоже бывает много крови; моя сестра говорит, что больно так, словно тебе вонзают нож в низ живота, и нельзя купаться и носить юбки, потому что от тебя воняет тухлой рыбой, а если ты все-таки наденешь юбку, все сразу догадаются и мальчишки будут тыкать в тебя пальцем.