прежнего императора Ин-цзуна[201]. Шао Юн был очень сведущ в астрологии и постиг все от неба до земли. Свое жилище он именовал «Гнездом спокойствия и радости». Однажды вместе со своим гостем он проходил по Тяньцзиньскому мосту в Лояне[202]. Вдруг до них донесся голос кукушки, и Яо-фу печально произнес: «Ныне в Поднебесной беспорядок!» Гость спросил, что это значит, и Яо-фу объяснил ему: «Когда в Поднебесной все идет как положено, то воздух движется с севера на юг, но когда в Поднебесной возникают беспорядки, воздух начинает двигаться с юга на север. В Лояне давно уже не было кукушек, теперь они вдруг появились, и это свидетельствует о том, что воздух движется ныне с юга на север. Не так давно император, как всем известно, назначил министром южанина, и тот так перепутал законы, принятые прежними императорами, что династия Сун до конца своих дней не вернет стране былого спокойствия».

Все это относилось к Ван Ань-ши.

Ван Ань-ши, молча прочитав стихотворение, спросил у даоса, курившего благовония:

— Кто написал эти стихи? Почему он не оставил подписи?

— Несколько дней назад здесь проходил один человек, — сказал даос. — Он потребовал листок бумаги, написал это стихотворение и приклеил его к стене. Он сказал нам, что порицает в нем какого-то упрямого министра.

Ван Ань-ши сорвал листок со стихами, сунул его в рукав и молча вышел. Он вернулся на постоялый двор и всю ночь провел в тоске.

К пятой страже, когда прокричали петухи, явились носильщики паланкина и с ними погонщик, который тянул за собой на веревке мула и осла. Ван Ань-ши, как всегда непричесанный и неопрятный, сел в паланкин, Цзян Цзюй оседлал осла, а мула уступили двум слугам, чтобы они ехали на нем по очереди. Так они проехали более сорока ли. Когда время близилось к полудню, они въехали в какое-то селение. Цзян Цзюй сошел с осла и, поравнявшись с паланкином, сказал:

— Пора обедать, господин министр.

Ван Ань-ши нездоровилось, а потому он вез с собою пилюли, сухое печенье, плиточный чай.

— Принесите мне чашку кипятку, — сказал он подчиненным, — а сами идите обедать.

Ван Ань-ши заварил себе чай, выпил его и съел немного печенья. Остальные еще не кончили обедать. Между тем Ван Ань-ши увидел за домом отхожее место, взял лист бумаги и отправился туда. И там, на глинобитной стене, он увидел написанное мелом восьмистишие:

Когда он ведал уездом Иньи,

готовя грядущий взлет,

Пустыми посулами в заблужденье

вводил он простой народ.

Его только старший Су[203] раскусил

и остерегал от измены;

Еще сановник Ли[204] в донесеньях

предупреждал, что нас ждет.

Достойных и мудрых он разогнал,

став у рукояти власти;

Пустых и ничтожных он привлекал,

и в этом — основы невзгод.

Досадней всего, что о «трех не стоит»

неправедные сужденья,

Как яда зловоние, растекутся

на тысячу лет вперед.

Сделав свои дела и убедившись, что поблизости никого нет, Ван Ань-ши снял с левой ноги туфлю с квадратным носком и принялся затирать подошвой стихи. Он тер до тех пор, пока иероглифы не стали совсем неразборчивы, только тогда он перестал это делать.

Когда все пообедали, Ван Ань-ши снова сел в паланкин, и они отправились дальше. Через тридцать ли им встретилась почтовая станция.

— Здесь можно остановиться на ночлег, — доложил Цзян Цзюй. — Эта станция очень просторна и устроена специально для чиновников.

— Вы забыли, что я говорил вам вчера? — сказал Ван Ань-ши. — Если мы остановимся на этой станции, мы возбудим любопытство, и начнутся расспросы. Нам надо вернуться в деревню, которую мы миновали, выбрать там место потише и остановиться в обычном доме —только тогда мы сможем провести ночь спокойно.

Они снова пустились в путь и прошли еще пять с лишним ли. Солнце уже совсем клонилось к закату, когда они очутились перед деревенским домом. То была крытая соломой жалкая хижина с бамбуковой оградой. Дверные створки из палок были наполовину закрыты. Ван Ань-ши велел Цзян Цзюю пойти одному и попроситься на ночлег. Цзян Цзюй толкнул дверь и вошел в дом. Там был только один старик. Он вышел навстречу, опираясь на палку, и спросил, что нужно проезжим.

— Мы путешественники, — сказал ему Цзян Цзюй, — хотели бы остановиться у вас на ночь. Вы получите с нас сколько следует.

— Но понравится ли господам у меня? — усомнился старик.

Цзян Цзюй ввел Ван Ань-ши. Старый хозяин встретил его и предложил ему сесть. Увидев, что Цзян Цзюй и оба слуги продолжают стоять, старик понял, что они не смеют садиться в присутствии господина, пригласил их в соседнюю комнату, а сам пошел готовить чай и еду. На свежевыбеленной стене Ван Ань-ши прочитал восьмистишие-люйши, написанное крупными знаками. Стихи гласили:

Ложно внушают его сочиненья,

что Небо творит вместе с нами.

Все кривотолки его наставлений

отвергнуты мудрецами.

Казнь назначавший за перепелов

неверной пошел дорогой;

Случайно съевший приманку для рыбы

прославится ли делами?

Задумал изменнически осуществить

всей жизни своей устремленье;

Упрямому глупо ждать, что заслужит

по смерти добрую память.

Должен увидеть он в преисподней

покойного сына муки —

Верно, постигнет он, в чем воздаянье,

ниспосланное Небесами.

Ван Ань-ши прочитал, и ему стало горько и больно. Между тем старик подал еду; подчиненные Ван Ань-ши поужинали, и сам он тоже поел немного.

— Кто написал эти стихи на стене? — спросил он затем хозяина.

— Проезжий путешественник, — отвечал тот. — Я не знаю ни имени его, ни фамилии.

Ван Ань-ши сидел, склонив голову, и размышлял: «Когда-то я рассуждал, казнить ли человека за кражу перепелов, и по ошибке съел рыбью приманку, — слух об этих двух фактах легко мог распространиться. Но о том, каким мукам подвергается мой сын на том свете, я рассказал только жене, и никто другой не мог знать об этом. Каким же образом это попало в стихи? Странно! Очень странно!» Вот почему последние строки стихотворения больно кольнули его сердце. Сомнения одолевали его.

— Сколько вам лет? — спросил он у старика немного спустя.

— Семьдесят восемь.