— А я вообще могу питаться одной рыбой, — сказала Ливия.

— Я и забыл, что ты водяной житель, — небрежно произнес Аврелий, растягиваясь на земле.

Ливия улеглась рядом с ним, и они молча уставились на звезды, мерцавшие на необъятном темном куполе ночного неба.

— Ты видишь сны по ночам? — спросила Ливия.

— Лучшие ночи — те, что проходят без снов.

— Ты всегда отвечаешь чужими словами. На этот раз — Платон.

— Кем бы он ни был, я с ним согласен.

— Не верю, что тебе никогда ничего не снится!

— Это не сны. Это кошмары.

— И что ты видишь?

— Ужас… кровь, крики… и огонь, везде огонь, настоящий огненный ад. Или чувствую, что замерзаю, промерзаю насквозь, как будто мое сердце превращается в кусок льда. А ты? Ты видишь сны, я помню, ты об этом говорила. Город посреди моря.

— Он существует.

— Вот как? Где-то существует маленькая Атланта?

— Ой, это просто деревенька, множество хижин… Мы ловим рыбу и продаем соль, и нам этого вполне достаточно. Мы свободны, и никто не решается входить в наши воды: там сплошные песчаные отмели и илистые трясины, банки, намытые приливами… Береговая линия меняется изо дня в день, то есть на самом деле даже каждый час.

— Продолжай…

— Этот поселок был основан двумя товарищами по несчастью, беженцами из Аквилии. А потом туда добрались и другие — из Градса, Альтинума, Конкордии. Мы добрались туда в ту же ночь, когда в нашем городе произошла та страшная резня. Мы были перепуганы, беспомощны, измучены. Но рыбаки, увезшие нас, знали о маленькой группе островов в середине лагуны, — эти острова отделяет широкий пролив, похожий на реку, затерявшуюся в море. На самом большом из островов сохранились развалины древней виллы, и именно там мы и нашли себе прибежище. Мужчины набрали сухой травы, устроили что-то вроде постелей. Молодые женщины с детьми легли, чтобы накормить младенцев, а кто-то сумел разжечь костер под прикрытием тех полуразрушенных стен. На следующий день плотники начали валить деревья и строить домики, а рыбаки отправились ловить рыбу. Мы почти все были венетами, кроме одного человека с Сицилии и двух умбров из императорского управления делами… и мы назвали наш городок Венецией.

—Хорошее название, — сказал Аврелий. — Нежное. Звучит как женское имя. И много вас там оказалось?

— Почти пять сотен человек… и первое поколение, родившееся в этом городке, уже подросло, это первые венецианцы. Так много времени прошло с тех пор, что мы даже говорить стали немножко не так, как люди с материка. Разве это не чудесно?

— И никто ни разу вас не потревожил на вашем острове?

— Несколько раз случалось, но мы сумели защититься. Наш мир — лагуна. Наши мужчины знают каждый ее закоулок от Альтинума до Равенны, им известна каждая отмель, каждый пляж, каждый, даже самый крошечный островок. Просто невозможно описать наш городок; это и не суша, и не море, и не небо… когда собираются низкие облака, да еще и волны пенятся — это как будто все вместе… все становится невидимым, зимой часто ложатся туманы, а летом — дымка, и все вокруг выглядит плоским, как поверхность воды. И каждый их тех островков покрыт густыми лесами. Наши детишки засыпают в колыбелях под пение ночных соловьев и крики чаек.

— Ау тебя есть ребенок? — внезапно спросил Аврелий.

— Нет, но дети у нас как бы принадлежат всем. Мы все заботимся о них, все помогаем друг другу, как можем. И каждый голос учитывается, когда мы выбираем своих правителей. Мы воссоздали старую республиканскую конституцию, законы наших предков, Брута и Сцеволы, Катулла и Клавдия…

— Ты так говоришь, как будто народ твоих снов и в самом деле существует.

— Так оно и есть, — ответила Ливия. — И, подобно Риму в начале его истории, он привлекает беженцев, ищущих крыши над головой, и неудачников, и преследуемых… Мы строим плоскодонные лодки, которые могут пройти везде по лагуне, как та, на которой очутился ты, когда бежал из Равенны. Мы начали уже строить корабли, способные выходить в открытое море. Каждый день растут новые здания, и скоро наступит время, когда Венеция станет гордостью всего мира и королевой морей. Это и есть моя мечта. Именно поэтому я не имела мужчины, не завела ребенка, вот почему я одна с тех пор, как моя мать внезапно умерла от какой-то болезни.

— Я не могу поверить, что девушка, столь… красивая, никогда не…

— Не имела мужчины? А почему бы и нет? Может быть, я просто не встретила до сих пор того, кто задел бы мое сердце. Может быть, это потому, что каждому хочется или гордиться красотой жены, или повысить свое положение за счет брака, или просто защитить девушку, оставшуюся в одиночестве… Мне пришлось доказать, что я вполне способна справиться с жизнью сама, а это не слишком привлекает мужчин. Скорее наоборот. Знаешь, в нашем городе каждый должен быть готов к войне, всегда. И я научилась обращаться с луком и стрелами, и с мечом, — и гораздо раньше, чем научилась готовить пищу или шить. Мы, женщины, умеем держать в руках оружие, если в том возникает необходимость. Мы учимся отличать шум волн, гонимых ветром, от звука волн, рождаемых ударами весла. И мы мочимся стоя, как мужчины, когда находимся в карауле.

Аврелий улыбнулся при последних словах Ливии, но девушка продолжила:

— Но в любом случае мы нуждаемся в мужчинах, чтобы построить наше будущее. Когда мы с тобой закончим наше дело, может, ты поедешь со мной и поселишься в нашем городе?

Аврелий не ответил, смущенный неожиданным предложением Ливии. Но после довольно долгого молчания он сказал:

— Мне бы хотелось рассказать тебе, что я чувствую, но это похоже на то, как если бы я пытался в полной тьме пробраться по незнакомой мне местности. Я могу делать только по одному шагу, а потом должен останавливаться. Давай постараемся освободить мальчика, а дальше пусть все идет, как получится. — Он коснулся губ Ливии легким поцелуем. — Пожалуйста, спи, — попросил он. — Я встану в караул первым.

Аврелий и Ливия добрались до окрестностей Позоли два дня спустя, к вечеру. Дни становились все короче, и сумерки опускались на землю рано, рождая в тумане розоватые отсветы.

Здесь, в одном из красивейших мест Италии, почти не видно было признаков опустошения, как на севере, или отчаяния и нищеты, как в центральных районах.

Невообразимая плодовитость полей позволяла собирать по два урожая в год, и еды хватало всем, да к тому же еще и оставалось, чтобы за хорошую цену продавать в менее удачливые края. В садах и огородах все еще виднелись цветы и дозревающие овощи, а присутствие варваров не ощущалось так, как на севере.

Люди здесь были добрыми и заботливыми, дети шумными и даже немного раздражающими, а в речи неаполитанцев и жителей окрестных земель слышался сильный греческий акцент. Аврелий и Ливия купили еды на рынке в Позоли, — торговля проходила в определенные дни недели в огромном амфитеатре. Арена, некогда орошавшаяся кровью гладиаторов, ныне приютила прилавки, заваленные репой и турецким горохом, тыквами и луком-пореем, репчатым луком и бобами, капустой, зеленью и фруктами по сезону — вроде фиг, красных, желтых и зеленых яблок и ярких алых гранатов, разломленных на половинки; зернышки в них сверкали, словно рубины. Это был настоящий пир для глаз, пир красок.