не решалась упоминать в беседе с врачом-мужчиной. В городе статус вольной акушерки был и без того слишком нестабильным. Со стороны медицинских ведомств все чаще слышались призывы ограничить количество родов на дому в пользу контролируемых родов в клиниках. Так что лучше сидеть тихо и не высовываться, если не хочешь лишиться работы. Хотя современные родильные залы одной из новых городских женских клиник были давно у нее на примете, если говорить начистоту. Она пока не решалась покончить со своей независимостью, однако если с оплатой и дальше будет так продолжаться, ей не прокормить себя до старости с такой работой.

Она глубоко вдохнула, восстанавливая силы, села к постели Тамар и нежно убрала волосы со лба женщины.

– Я вижу, что вы себя ужасно чувствуете, – тихо начала она, стараясь говорить как можно доверительнее. – Вам пришлось испытать непростые вещи. Боль, осознание победы… Все эти новые чувства, которые обрушились на вас, выматывают в конечном итоге. Поэтому я вас прошу: поговорите со мной, скажите, что вас беспокоит!

Тамар молчала. Но ее руки беспокойно гуляли по одеялу.

Хульде вспомнился давний день, проведенный в психиатрическом отделении клиники «Шарите», тогда она еще только училась на акушерку. Клиника в то время называлась домом сумасшедших и прокаженных, что заставляло ее содрогаться. Ее преподавательницу вызвали на роды к лежащей там беременной женщине. В последующие дни бедняжка смотрела таким же пустым взглядом, как Тамар, и отказывалась говорить, от кого она забеременела. Однако у Хульды, еще слишком молодой и совсем неопытной, возникло подозрение. Лечащий психиатр был чопорным замкнутым мужчиной, враждебно настроенным к присутствию акушерок в своей палате, и с похотливым взглядом, который Хульда не могла забыть. Она не знала, что сталось потом с той женщиной и ее ребенком. Но помнила разговор с преподавательницей по дороге домой.

– Не позволяй ослепить себя умными словами, Хульда, – говорила опытная женщина. – Этой молодой матери поставлен диагноз шизофрения, она якобы страдает галлюцинациями. На бумаге это выглядит красиво и верно. Но, может быть, она сошлась не с тем мужчиной или хотела продолжать учебу, вместо того чтобы выходить замуж. В большинстве случаев подобных причин достаточно, чтобы выявить у женщины болезнь рассудка: так можно заставить молчать.

– Но она действительно ведет себя странно, – возразила юная Хульда.

Наставница кивнула:

– Да, теперь она действительно больна, заболела, так сказать, в стенах лечебницы: послеродовая хандра. Но под этим не подпишется ни один врач на свете: ведь это будет означать, что природное предназначение женщины рожать детей делает некоторых из них несчастными. Такая идея перевернула бы мужское мировоззрение с ног на голову. Мать обязана быть счастливой и полной сил для заботы о своем потомстве. Тогда мужчинам не придется этим заниматься.

Глядя на Тамар, Хульда вспомнила тот разговор. С тех пор она часто встречалась с психическими расстройствами, даже прочитала работы венского психиатра, описывающего эту хандру как «глубокую страдальческую удрученность» и рекомендующего для лечения гипноз. Однако помощь обычным недавно родившим женщинам ограничивалась советом врача выходить на свежий воздух, чтобы развеяться. В тяжелых случаях выписывалось успокоительное.

Хульде хотелось проявить компетентность, хотелось принять верное решение, но она не обладала достаточными знаниями об этой болезни, ибо их этому просто-напросто не учили. Случай Тамар представлял, кроме того, особую сложность, потому что к эмоциональному расстройству прибавлялась действительная потеря ребенка, с которой женщине предстояло справиться. Единственное, что оставалось Хульде, это положиться на свою интуицию и постараться проявить чуткость.

– Я вам искренне хочу помочь, – сказала она, в последний раз пытаясь достучаться до Тамар. – Вы должны знать, что с вашим ребенком. Я рядом, я вас одну не оставлю. Обещаю.

Темные глаза искали взгляд Хульды. Тамар словно вынырнула на секунду из глубоких вод, ресницы дрожали. Однако ее лицо снова затянулось пеленой, и голова опустилась на подушку.

– Но я одна, фройляйн Хульда, – проговорила Тамар так тихо, что Хульда едва разобрала слова. – Совсем одна, одна-одинешенька. Вы очень добры. Но мне помочь вы не в силах. Уходите.

– Мне этого не понять, – сказала Хульда, покачав головой.

– Да, вы не поймете. Вы не здешняя, не одна из них. Здесь правят другие законы, а не те, к которым вы привыкли. Вы конечно же живете совершенно свободно, я права, фройляйн? Вы не должны ни перед кем отчитываться и очень современны, как я слышала. Я другая. Я не могу себе позволить рваться на свободу. Мне нельзя сильно дергать поводок, иначе ошейник меня задушит.

С этими словами Тамар повернулась на бок, показав Хульде спину, и натянула одеяло на голову. Было ясно, что она не намерена разговаривать.

Тем не менее Хульда задержалась еще на несколько минут. Она наблюдала за тенями, танцующими на грязных занавесках, считала каждый выдох женщины, делающей вид, что засыпает. Наконец Хульда поднялась. У нее было чувство, будто она с огромными потерями потерпела поражение в тяжелом бою.

– Ваша грудь… – мягко заговорила она, – вам нужно осторожно сцедить лишнее молоко и туго перевязать грудь, тогда выработка молока скоро прекратится. – Неотвратимость собственных слов повергла ее в шок, они звучали, словно она бесповоротно относила существование ребенка к прошлому.

Тамар не отреагировала.

Хульда взялась за сумку. Неслышно прокралась в коридор мимо кухни, из которой все еще вкусно пахло. Секунду она всматривалась сквозь маленькие оконца двери, почти ожидая увидеть за ней голову раввина с рыжеватой бородой, однако комната была пуста. Замешан ли этот мутный человек в исчезновении ребенка? Был ли сын Тамар из-за своего невыясненного происхождения потенциальным нарушителем покоя еврейской общины на улице Гренадеров?

Разбитая, она вышла на лестничную площадку, с грохотом захлопнув за собой дверь квартиры. Хульда напоминала сейчас себе упрямого ребенка, признавшего свое поражение и дающего выход гневу. Она решила не останавливаться на этом и выяснить, куда делся новорожденный. Несмотря на то, что сегодня ей не удалось далеко продвинуться.

12

Воскресенье, 28 октября 1923 г.

Карл нервно раздавил ногой окурок и окинул взглядом площадь перед входом в зоосад. Обычно он всегда опаздывал, но сегодня Хульда, видимо, решила поменяться ролями. Он ждал уже четверть часа, и холодный осенний ветер неприятно задувал под пальто. Мимо него проходили пары, взявшись под руку, семьи, одинокие прохожие. Они гоготали и смеялись, подобно довольному стаду гусей, и Карл ощущал себя таким одиноким, таким ненужным…

Наконец он увидел красную шляпку Хульды на другой стороне улицы у вокзала, узнал спешащую, но в тоже время величественную походку и почувствовал одновременно облегчение и раздражение. Как могло дойти до такого, что он нервно,