разрушения, и те, кто рассчитывает восстановить его, основываясь на примерах прошлого, плохо понимают происходящее. Не вдаваясь в подробности о том, какие правительственные органы были уничтожены вместе с теми ресурсами, которые только и могут их восстановить, я хочу обратить внимание на то, сколь грандиозным институтом является налоговая система старых европейских держав. Ее не создать иначе, чем с течением длительного времени. Во Франции нет налогов. Тамошние власти обращаются к капиталу и к натуре. Но дикие, недисциплинированные люди куда скорее готовы терпеть грабежи, нежели налогообложение. Первые соответствуют их привычкам и складу ума. Они считают их чем-то спорадическим, да и к тому же чем-то, что можно практиковать самостоятельно. Но террор, используемый нынешним правительством страны, ни одно нормальное правительство использовать не сможет. Те, кто вступят во Францию, не смогут добыть ее ресурсов. Тут нет никакой системы, которую можно было бы реформировать, ее тут надо создавать с нуля. Все дело управления страной надо начинать с нуля.

Насколько это будет сложной задачей в стране, истощенной изъятиями капитала, в народе, частично воспринявшем новые принципы, привыкшим и уже навострившимся в деле анархии, восстаний, беспорядков, безбожия, поймут те, кто знаком с якобинской Францией и, возможно, размышлял о том, что нужно делать, если на их плечи ляжет ее восстановление. Какие подпорки или ограничители монархии следует восстановить и как именно гарантировать ее прочность. Одно мне ясно точно: сделать этого сразу не получится – тут сначала потребуется сила, подобная в рвении, бдительности, расторопности и решимости армейскому управлению. Ибо для учредительной власти не подходят медлительная, методичная, формальная и формализованная система управления, а еще меньше ей подходит блистательный, поверхностный, праздный и полный интриг двор, ведомый дамскими или полудамскими заговорами, и совсем не подходит философская, теоретическая, шумная софистическая традиция – все это никогда не сможет заложить оснований для долгосрочного политического порядка. А кто защищает право наследования власти, должен найти – ну или вообразить – в своем сердце такую энергичность, которую, как правило, не ожидают, а может даже – и не желают видеть в хорошо устроенных государствах. Законный наследник во всем, кроме преступлений, должен иметь характер узурпатора. Он долго на троне не просидит, если захочет править как мудрец. Он должен будет воевать за трон так же активно после своего воцарения, как и до него. Его задача – захватить трон, а вот наслаждаться им и украшать его будут уже его наследники. Мягкого кресла ему ждать нечего. Ему все время (и я не преувеличиваю) придется быть в седле. К этим выводам я пришел путем скрупулезных размышлений, и вряд ли какое-то событие сможет уже их поколебать.

Один мой друг, которого я ценю и который, возможно, займется решением данных вопросов, насколько они окажутся в его компетенции, спросил о моем мнении относительно возможности применения массовых амнистий и помилований в качестве средства умиротворения Франции и восстановления там монархии. Перед тем как я осмелюсь изложить свои собственные взгляды на эти вопросы, придется сказать, что я выступаю абсолютно против вмешательства иностранных держав в дела властей, которые мы публично признали законными. Именно этим властям виднее, что делать для защиты вверенного им королевства, ибо их долг и интерес заключается в осуществлении таких справедливых или милосердных мер, которые – в имеющихся условиях – они сочтут наилучшими. Однако если мы ослабим эти власти не только с помощью волюнтаристских ограничений, но и путем включения туда людей, которые предрасположены к уничтожению грядущего мира, что они уже доказали в прошлом, то лично я не знаю более ясного способа показать нашу перманентную враждебность по отношению к этим властям. Люди, спасенные от правосудия местных властей иностранной державой, никак не будут им обязаны. Они неизбежно начнут ориентироваться на своих благодетелей, ибо те в состоянии освободить их от всякой ответственности. Таким образом, якобинцы, постоянно подпитываемые иностранной заботой, избегут смерти.

Желание обезопасить их нынешних лидеров исходит из благородных мотивов. Их министры теперь считаются братьями последнего милостивого короля, а представители их аристократии, оставшиеся верными чести и долгу, считаются теперь бездушными и жестокими тиранами. Как так получилось, до конца понять не могу. Однако я уверен, что они не сделали ничего, чтобы заслужить такую репутацию. Во времена их властительства ни один из двух принцев ни разу не совершил жестокости или злодейства. До меня не доходило ни единого слуха об их бессердечности. Правда, английские якобинцы (французы о таком и не думали) в качестве оправдания собственной убийственной идеологии именно такими их и изображали. Именно так автор «Морнинг хроникл» оправдывал сентябрьскую резню 1792 года. Действительно, он говорит: «Вся французская нация вот-вот будет отдана в руки злых и мстительных аристократов», – и, судя других по себе и себе подобным, он же заявляет: «Победитель в гражданской войне всегда жесток. Но эмигранты, готовые нести месть на колесницах военной победы, практически безустанно будут требовать жертв и трофеев. Сообщество эмигрировавших предателей уже одаривало короля Пруссии и герцога Брауншвейгского самыми что ни на есть кровожадными советами». Так говорит этот отвратный якобинец. Но такого не скажет ни прусский король, ни герцог Брауншвейгский, которые подобных советов не получали. Братья короля и сообщество благородных господ, которое их сопровождает, не совершали ни единого злодейства, не угрожали ни единому человеку или чьей-либо индивидуальной собственности. Автору было бы неплохо привести пример. Ибо получается как с утверждениями об их роскошной военной жизни, которой якобы живут эти страдальцы за наше общее дело.

Если бы принцы выказали тиранические наклонности, то это было бы причиной погоревать. Францией править больше некому. Если бы мы начали защищать убийц от их справедливого суда, то получилось бы, что мы оставили невинных на растерзание лютых и кровожадных людей, уберечь их от которых, несмотря на все наше вмешательство в их государственные дела, мы не оказались в силах. Но, так как для нас куда страшнее их вялость, нежели их чрезмерная суровость, мы, по моему мнению, должны оставить этот вопрос на их совести.

Однако, если бы меня попросили просто посоветовать что-нибудь в сложившейся ситуации, вот что я бы сказал. Я выступаю как против всеобщей амнистии, так и против тотального преследования. Во-первых, с широкими народными массами никогда не следует обращаться как с преступником. За ними можно более или менее непрестанно следить, но наказывать их нельзя никак. Таков один из немногих фундаментальных и неизменных принципов политики.

Наказать народные массы смертью – значит устроить резню. Но подобные действия лишь ожесточают людей, приучают их считать свои собственные жизни и жизни других не имеющими серьёзной ценности. А ведь государственная политика как раз и заключается в том, чтобы приучить народ к мысли о собственной важности в глазах Бога и государства, к тому, что ими ни в коем случае нельзя пожертвовать или даже подвергнуть риску ради потворствования их же страстям или ради чего бы то ни было еще, за исключением долга, предписываемого правилами морали и направляемого общественным правом и государственной властью. Наказывать их более мягкими приговорами – значит ослабить государство и сделать страну несчастной, а ведь власти должны стремиться как раз к тому, чтобы она была счастливой и процветающей.

Что же до преступлений, то я бы и тут постарался провести четкую разграничительную черту. Ибо ни за какое преступление – то есть, говоря политически, восстание – будь то обдумывание, планирование, агитация или принуждение к нему, за исключением собственно вооруженного восстания, или каких-либо других боевых действий, – нельзя преследовать ни одного человека. Ведь, кажется, только так и можно естественно и правомерно положить конец гражданским распрям. Преступления войны обнуляются миром.

Конечно же, под амнистию должна попасть и другая группа лиц, а именно – все те, кто отплатит за совершенные преступления, помогая в восстановлении законной власти. Ибо принятие услуг человека, ранее совершившего преступление, означает его помилование. Впрочем, боюсь, эта группа лиц не будет