Но Виталий не мог всего этого видеть – прикрыв отяжелевшие веки, он слепо уставился во тьму; она убаюкивала, обволакивала и опьяняла. Сквозь уходящее сознание до него донесся жуткий крик, от которого кровь стыла в жилах:

– Виталий! Ви-та-лий!..

Бесцветным, блеклым пятном на Громова уставилась пустота…

И вдруг, напрягая зрение, он понял, что это не пустота, а несколько ярких ламп, слившихся в единое пятно. Вокруг суетились незнакомые люди в белых халатах с марлевыми повязками на сосредоточенных лицах. Рассеянный слух уловил обрывочные звуки и даже отчетливые слова, а потом фразу:

– Пульс в норме, давление в норме, температура повышена… тридцать восемь и две. Он приходит в себя. – Голос был женский и звучал как будто из глубокого колодца.

Его сменил пронзительный, низкий бас, неприятно резанувший по ушам:

– Наложите повязку и в палату.

Только теперь Виталий смог рассмотреть высокий морщинистый лоб, покрытый крупными бисеринками сверкающего пота, – на него уставились усталые улыбающиеся глаза хирурга.

– Ну что, герой, жить будем? – спросил доктор и тут же ответил на свой вопрос: – Будем жить – это как дважды два. Везите его.

Спецназовец почувствовал, как почва под ним покачнулась и над головой поплыл потолок. «Вот миновали дверной проем, – независимо от расстроенного сознания мозг четко фиксировал все, о чем сообщали глазные рецепторы, – коридор: лампа, темный проем, опять лампа… лицо, какое нежное, встревоженное лицо… знакомое лицо, еще одно и еще…»

– Держись, Гром, – послышался над ухом властный бас Ремизова.

– Держись, капитан, – вторил ему спокойный голос Академика, привычно потирающего огромную бородавку на мясистом носу, – тебе досрочно дали капитана, – непонятно зачем сообщил Грибалев.

Уже на грани яви и беспамятства Громов услышал тихий голос Балбеса:

– Баба его, Вика, или как там ее… Погибла. Там еще один террорист был, в туалете прятался. Бросилась девчонка в проход – тут ее и подстрелили. Только Витальке пока не говорите – хорошо?..