– Где директор? – спросил я.

– Нет его, контора закрыта, – простуженно сказал истопник, разгибая спину. – Вы, наверное, выступать приехали, так именины вечером будут.

Из соседней комнаты выглянул конопатый мальчишка, покрутил головой:

– Ребята, к нам летчик пришел! – закричал он, и тотчас из комнаты, точно цыплята из курятника, высыпали ребятишки, окружили меня. Мальчишка поначалу тоже бросился за ними, но неожиданно испуганно попятился и скрылся в комнате. «Что это он?» – недоуменно подумал я.

И тут, совсем неожиданно, следом за ребятишками вышла Таня Гребеножко, почти не изменившаяся, все с той же короткой стрижкой. Она растерянно посмотрела на меня, но уже в следующую секунду улыбнулась, отдала кому-то из девчонок мяч, быстро провела рукой по волосам.

Мне стало жарко, точно истопник разом открыл у печек все дверцы.

– Команде детдома наш привет, – шутливо поднял я руку.

Она поморщила лоб, удивленно подняла брови:

– Как ты здесь очутился? Сюда ведь не пускают.

– На этот раз пустили. – Я покосился на истопника, он как ни в чем не бывало поднял ведро и пошел к другой печи.

– Значит, ты здесь работаешь? – не зная, с чего начать разговор, спросил я.

– Уже полгода. Окончила педучилище и попросилась сюда.

– А я думал, больше не увижу тебя.

Таня засмеялась и отошла к окну. К ней подбежала маленькая, лет восьми, девочка, ухватилась за руку:

– А мой папка на Севере, – сообщила она, поглядывая на меня острыми глазенками. – Он тоже на самолете летает, только я его никогда не видела. – Она совсем не по-детски вздохнула.

– Ребята, давайте в группу, – сказала Таня.

Ребятишки потянулись обратно в комнату. Самые любопытные еще долго выглядывали, хлопали дверью. Из-за белых тополей выползло солнце. Резко и ярко упал в коридорчик свет. Посветлел и будто бы улыбнулся с портрета Макаренко.

– Таня, где найти мне директора?

– Павел Григорьевич уехал к шефам, – быстро, точно ожидала этого вопроса, ответила она. – Завтра у нас именины. Мы их устраиваем четыре раза в год. – Таня повернулась ко мне, посмотрела пристально: – Что, не хочешь ребятишек у нас оставлять?

– Откуда ты знаешь про ребятишек? – невольно вырвалось у меня.

– Знаю. Я со школьным хором занимаюсь, туда ходила ваша Вера.

Таня стояла спиной к окну, мочки ушей были красные, солнце пробивало их насквозь, волосы светились, точно плавились. Казалось, вот-вот она вспыхнет и сгорит бесследно.

– Ты почему на меня так смотришь? – засмеялась она. – Не веришь, сам у нее спроси.

– Верю, но она мне почему-то об этом не говорила.

– Знаешь, приходи к нам на именины, – предложила Таня. – Будет интересно. И с Павлом Григорьевичем встретишься. Сегодня он по магазинам ходит, ребятишкам подарки покупает.

– Хорошо, приду, – пообещал я.

– Я встречу. Ровно в шесть. А сейчас надо идти, меня ждут.

По пути из детдома я вспоминал, где же видел того конопатого мальчишку. И почему он так испугался, увидев меня? Перебрал в памяти всех поселковых, всех знакомых мне мальчишек, но так и не вспомнил.

Воздух потеплел, снег под ногами мягко, податливо похрустывал. Не доходя до поселка, я вышел на широкую дорогу. Слева от нее в гору поднималась еще одна, которая вела к поселковому кладбищу. Отсюда, с дороги, оно напоминало кусок подтаявшего льда. Сверху заснеженные деревья, снизу голубенькая полоска оградок. Кладбище было хорошо видно из поселка, но оно как-то примелькалось, ребятишками мы туда не ходили, вокруг него была пахота, делать там было нечего, о нем вспоминали только в родительские дни, да вот по таким горьким случаям. Едва заметив голубую полоску, я точно получил тайный приказ, не задумываясь, быстро зашагал в гору. Наверху дорога расползлась, разбежалась узенькими тропинками, они метались вокруг деревьев, оградок, обрываясь то в одном, то в другом месте. Ослепительно сверкал снег, в воздухе искрилась голубоватая ледяная пыль. Как я себя ни готовил, но, увидев свою фамилию на памятнике, вздрогнул и остановился. Не было сил идти дальше. До последней секунды во мне оставалась слабая, сумасшедшая надежда, которая наперекор всему живет, наверное, в каждом человеке. Теперь она пропала. Я дернул железную дверку оградки, она резко скрипнула, с тонким металлическим шепотом вздрогнули венки, с них посыпался иней.

Мать смотрела на меня, слегка улыбаясь. Такую фотографию, только маленькую, я видел у нее на пропуске. Вокруг было истоптано, желтыми пятнами проступала свежая глина, куски мерзлой глины. У самого заборчика каким-то чудом уцелел кусочек нетронутого снега. Я присел на корточки, зачерпнул в горсть снег, он был такой же, как и везде, – липкий. Я как-то враз погрузился в странную пустоту, вновь вошла в меня боль, будто засунул руку не в снег, а за дверь и мне по нечаянности защемили пальцы, и некому пожаловаться. В ушах стояли гул и звон, и мне было невдомек, что это звенит тишина, лишь ощущал, как туго, у самого горла стучит сердце.

Молча постоял еще немного, потом вышел из оградки, поглядел на поселок. Сверху он напоминал бабочку-капустницу: коротенькие серые тельца домов, сбоку маленькие крылья огородов. Время было обеденное, улицы оживились, по ним двигались машины. Дальше, насколько хватал глаз, лежал снег, а над ним светило солнце.

Не утерпел, оглянулся еще раз. Мать следила за мной, казалось, она не хотела отпускать, умоляла побыть еще немного с ней.

Костя не торопился домой. Во дворе школы деревянная горка, ребятишки, подстелив под себя портфели, катались с нее, а самые храбрые съезжали на ногах. Поначалу я не узнал брата; пальто у него было в снегу, мех на шапке намок, на щеках темные полосы. Он тоже пробовал съезжать на ногах, но каждый раз где-то на середине неловко валился на бок и дальше катился лежа. Я окликнул его, он подбежал ко мне, схватил за руку:

– Степ, давай вдвоем, у меня не получается.

Мы забрались на горку. Костя посмотрел вниз на ребятишек, они обступили ледяной желоб, подсказывая брагу, как лучше всего удержаться на ногах.

– Эй, вы там, внизу! – крикнул брат. – Не мешайте!

Я взял Костю за плечи, и мы съехали на землю. Ребятишки тут же гурьбой помчались к горке.

– Осинцев, Степан! – окликнул меня знакомый голос.

Я оглянулся. В дверях школы стояла Ирина Васильевна – моя классная руководительница. Была она все такая же полная, высокая, только волосы белые-белые. В поселке она жила давно, было ей за пятьдесят, и если в какой-то семье заходил разговор о школе, то прежде всего вспоминали Ирину Васильевну. Все учились у нее.

– Вот ты какой стал! – ласково оглядела она меня. – Ты ко мне пришел?

– Нет, – я замялся, оглянулся на горку, – за братом. Нас сегодня в детдом пригласили.