Нарбутас пожал плечами и пробормотал;

– Ну и оставайтесь…

Некоторое время они шли молча. Потом Копытов снова заговорил. На этот раз он повел речь о кузне. Он пытался пробудить в Антанасе профессиональную гордость… Он даже намеренно оскорблял его:

– Тебе уж за нами не угнаться. Куда там! Посмотрел бы, как Стефан дает жизни. О нас я уже не говорю, с других заводов приходят люди, с комбината Эйдука-вичюса, с «Эльфы», экскурсии прут прямо как на выставку. Да что там, из других городов приезжают! – самоотверженно врал Копытов.

Нарбутас молчал. Он даже как будто и не слышал. Молодой кузнец растерялся. Черт возьми, старик, видать, погряз по горло в этом могильном отупении. Неужели в нем на самом деле умерло все человеческое? Копытов попробовал возбудить в Нарбутасе жалость. Он стал плакаться на свое здоровье:

– Знаешь, поджимает у меня где-то внутри. Не знаю, сердце или селезенка. Ну и, бывает, потею. И вообще что-то такое, знаешь…

Не зная, что еще придумать, Копытов сделал неопределенный жест. Нарбутас поднял голову и пристально посмотрел на него. Молодой кузнец тотчас скроил на своем жизнерадостном краснощеком лице плаксивую мину. Он подумал с удовлетворением: «Кажись, пробирает».

– Хочешь послушать меня, Саша? – сказал Нарбутас с остатками прежней задушевности в голосе. – Так вот тебе мой совет: никогда не лечись. Понял? Не лечись!

– Новости! Почему?

– Потому что если болезнь легкая, так ты и без медицины выздоровеешь. А если болезнь тяжелая, так ты и с медициной помрешь.

Копытов даже остановился от удивления. Потом сказал решительно:

– Зайдем выпить по маленькой.

Они зашли в закусочную. Нарбутас сделал глоток и с отвращением отставил стопку. Тело его по-прежнему противилось алкоголю.

– А ты пей, через силу пей, – убеждал его несколько захмелевший Копытов.

– Не могу. Противно.

– Привыкнешь.

– Не успею уже…

– Да ну тебя! Встряхнись, Антанас! Уж очень ты смирный. Взбунтуйся! Что это у тебя, ей-богу, за жизнь?

И он повторил, вперив в Нарбутаса горящие глаза:

– Ну, какая это, к черту, жизнь! Знаешь что…

Он задумался, опершись лбом на руку и запустив пальцы в чуб. Потом с видом человека, которого осенила блестящая мысль:

– Приходи-ка назад в кузню. А в чем дело? У тебя же богатырский вид. Прямо жених, чтоб меня разорвало! Сколько тебе лет?

– Один год, – вдруг сказал старик. – А может, полгода.

– Что? – опешил Копытов.

– Полгода, – подтвердил Нарбутас, мотнув головой. – Это вы, молодые, считаете от рождения. А мы, старики, ведем счет с другого конца: сколько осталось… А может, и месяц…

На следующий день Копытов рассказал друзьям об этой встрече.

Зайончковский удивился:

– Ты что, вконец сбрендил – звать его к горну! Он же загнется в два счета.

– Пусть! – твердо сказал Копытов. – Лучше пусть умрет как человек, с молотом в руках, чем вот так гниет, как сейчас. Какой мужик был!… Да ты не беспокойся, он не придет. Ему теперь на все наплевать.

– Нет, мужчины, как хотите, а Антанаса сейчас одного оставлять никак нельзя, – сказал Виткус. – Кто его знает, еще что-нибудь сделает с собой.

– Может! – убежденно подтвердил Копытов.

Решено было почаще проведывать Нарбутаса, по возможности каждый день. Первый вызвался Стефан Зайончковский.

– Только ты с ним культурненько, – предостерег его Слижюс. – Учти его состояние, А то ведь ты можешь ляпнуть такое…

Стефан задумчиво потер свой извилистый нос и сказал:

– Мне пришла в голову одна идея… Если выйдет, мы получим обратно Антанаса в полной целости и сохранности.

– А что ты придумал? – с сомнением спросил Слижюс.

– Для начала мы с ним маленько дернем…

– Не принимает! – решительно заявил Копытов.

– Примет!

– Чудак человек! Так я же с ним вчера просидел целый час в павильоне. Ни в какую! Разинет, понимаешь, пасть – и как дыхнет на меня трезвостью. Аж жутко.

– Так что ж ты все-таки придумал, Стефан? – допытывался Слижюс.

Зайончковский загадочно улыбнулся и ответил:

– Увидите…

На следующий день привалили новые заказы, и с ними было столько возни, что даже в субботу кузнецам не удалось уйти пораньше. Только в воскресенье утром, побрившись и надев свой лучший костюм, Зайончковский пошел к Нарбутасу.

Увидев его, старик буркнул раздраженно:

– Хвастаться пришел?

Стефан посмотрел на него сурово и сказал:

– Не хвастаться пришел я, Антанас, а помочь тебе, старому дурню. Посмотри на себя: где тот орел? Куча мусора!

– А ты что, в черти завербовался? К христианской душе приторговываешься? Что ж, я загнал бы, пожалуй. Только учти, по дешевке не отдам, – сказал Нарбутас насмешливо.

– А я скупкой старья не занимаюсь, – в тон ему ответил Зайончковский. – Нет, кроме шуток, ты знаешь, что тебе нужно?

– Ну что? – нехотя спросил Антанас.

– Пойдем, – коротко ответил Стефан…

Они миновали центр и вышли на улицу, подымавшуюся в гору. Нарбутас узнал место: это были так называемые Острые Ворота, или Остробрама. Поперек улицы, на высоте второго этажа, протянулась арка – остаток древней крепостной стены. В толще ее помещалась часовня со знаменитой католической святыней, образом Остробрамской богоматери. Сквозь большие окна нежно поблескивал золототканый занавес, покрывавший икону. По фронтону арки шли латинские слова: «Mater raisericordiae! Sub tuum praesidium confugimus».

Нарбутас не однажды проходил мимо Остробрамы. Но никогда не обращал внимания на эту надпись. Сейчас слово «praesidium» удивило его своей современностью. Он слабо улыбнулся.

Зайончковский строго посмотрел на него и перевел:

– Всемилостивейшая матерь! Под твою защиту прибегаем мы.

Они вошли в часовню и, поднявшись по крутой лестнице, приблизились к иконе. Молящихся было еще немного. По бокам небольшого алтаря висели доски с приваренными к ним серебряными сердцами. Под иконой, все еще завешенной, матово мерцал изогнутый, как лук, серебряный полумесяц.

Зажглись свечи, занавес раздвинулся, сверкнул золотой убор на иконе, и Нарбутас увидел смуглый склоненный лик девы Марии. Раздалось стройное пение.

Стефан прошептал:

– Это к царице небесной, значит, заявился архангел Гавриил и информирует ее о воплощении Спасителя. Соображаешь?

Антанас не слушал. Он смотрел на Марию. Как она прекрасна! Но в ней нет ничего небесного. Нет, это земная красота. Слишком земная! Черт побери, можно понять бога! Девически чист миндалевидный овал лица и ослепительный стебель шеи. Но в горделивом изгибе тонких бровей, и в огромных глазах, опущенных с дразнящей скромностью, и в капризной складке прекрасного рта есть потаенная страстность.