Ноги увязали в рыхлом, вязком песке. Он с трудом делал шаг, снова и снова его сапоги погружались по голенища в рассыпчатую мягкую массу. Опустившись на колени, он почувствовал, как волна горячего, наполненного жаром песка ударила ему в грудь, стянула обжигающим обручем плечи, колючие песчинки царапнули его шею. Он нашел в себе силы и поднял лицо вверх, чтобы в последний раз увидеть выбеленный солнцем небосвод, и его щеку лизнул наполненный влагой ветер. Жгучая хватка песчаного плена ослабла. Он тряхнул плечами, песчаные ремни упали к его ногам и, извиваясь будто змеи, поползли назад прямо в зев открывающегося горизонта. Мелкие песчинки хрустели на зубах, ткань формы терла тело точно наждак. Он скинул с себя одежду и огляделся. В розовом свете начинающегося утра песчаные дюны отступали рядами, как поверженные армии. Скрежет и шорох песка заглушили иные звуки — журчание и плеск воды. Орды морских волн набирали силу, поднимались, изгоняя прочь, поглощая зыбучий песок. Он подождал, когда кромка воды лизнет его сапог, наклонился, зачерпнул пригоршню, освежил лицо и пошел по мелководью в сторону островерхой скалы, ощущая на своих губах солоноватый привкус моря. А может, своих слез? Теперь уже не песок, вода захватывала дорогу, взбивала пену, кипела, билась о его колени, пытаясь утащить за собой.

— Эй, эй… — кто-то звал его издалека.

На уступе скалы он увидел фигуру женщины, залитую солнечным сиянием, ее светлое платье рвал ветер, а длинные темные волосы казались крыльями волшебной птицы. В фонтанах брызг он еле различал ее печальное лицо.

— Эжен, малыш, просыпайся.

Ее губы плавно опустились прямо посреди его лба. Влажное прикосновение, и он уловил тонкий, еле уловимый аромат — это уже не могло быть сном.

— Дорогой, прости, что разбудила. Ты плакал. Тебе снился кошмар?

Эжен молча смотрел прямо перед собой. Сон был настолько явственным, что он невольно провел шершавым языком по пересохшим губам, будто хотел почувствовать их солоноватый привкус.

— Эй, малыш, узнаешь меня? — она улыбнулась. — Я Гала, твоя жена… отныне и навсегда.

— Жена.

Странное, тревожное чувство овладело им. В глазах над ним мелькнула тень обиды. Вновь, как тогда на вокзале, ему показалось, что перед ним не просто чужая — чуждая ему женщина. Жена… Перед людьми и Богом. Их венчали в церкви. Гала ради него приняла католичество. Для нее это было отчаянным шагом, жертвой. Он же пожертвовал ради нее своей свободой, предал свои убеждения. Отныне и навсегда…

К нему пришло осознание непоправимости. Эжен отчаянно напряг свои силы, как утопающий, что пытается удержаться на плаву, глотнуть воздух, еще немного — и над ним сомкнутся тяжелые воды несвободы. Он закрыл глаза и тут же снова открыл.

На ее лице — ожидание, надежда и в то же время боль, чуть ли не обида под его молчаливым пристальным взглядом.

— Моя жена. Мадам Грендель?

Он произнес это с вопросительной интонацией, словно сомневается — так ли это на самом деле.

— Мадам Грендель, — повторила она чуть слышно и придвинулась к нему вплотную.

Он лежал на спине безучастный, глядя немигающим взглядом куда-то перед собой, и молчал.

Гала прижалась к нему плотней, обвила рукой талию. Ей хотелось заглянуть в него, прочесть его мысли. О чем он думает? Может, как и она, вновь и вновь вспоминает вчерашний день, церемонию венчания в старой приходской церкви, стены которой, возможно, слышали молитвы Жанны д’Арк?.. Когда-то Гала мечтала об ином венчании: в по-византийски пышном соборе, с множеством гостей, с обязательным белым подвенечным платьем и полупрозрачной фатой, льющейся по плечам до пола. Но той восторженной, романтичной девочки уже нет. Она женщина, жена солдата. Их венчание было скромным, только родственники со стороны Гренделей. Гала никого не позвала из родных. Зачем совершать столь долгий и опасный путь ради того, чтобы убедиться — ее поступки для них непонятны. Как можно отказаться от родины, от родных, от своей веры? Ради чего? Любви? Нет более шаткой платформы для построения здания супружества, чем любовь, — однажды в порыве откровения сказал ей отец. Он любил свою жену, ее мать, но Гала чувствовала, что он несчастлив. И страх повторить его судьбу преследовал ее. Она, так же как он, была вынуждена сменить религию.

— Эжен, ты веришь, что Бог един? Лично я верю, что у всех людей на земле, в мире, во Вселенной есть только один Бог, и что Бог принимает все религии. Он принимает религию дикаря с той же радостью, что и религию католическую, православную и другие. Он всюду. Он для всех. И поэтому я знаю, что у нас один и тот же Бог. И все же… Но, быть может, если я с такою легкостью поменяла свою религию ради тебя, человека, может, я тем самым предала Бога? не знаю, понимаешь ли ты меня. Это трудно объяснить, это очень личное, как твои стихи… — Гала глубоко вздохнула и, приподнявшись на локте, заглянула в его лицо. — Эжен, если понимаешь меня, то помоги, скажи, что моя жертва не напрасна.

Он поднял глаза на ее лицо, нависшее над ним. Чего она добивается от него? Неужто она хочет, чтобы он взял на себя ответственность и за это ее решение, — за нее саму, за ее судьбу? Не слишком ли она настаивает на своем праве обладания им?

Эжена охватило непреодолимое желание остаться в неприкосновенности. Накрыться с головой одеялом, снова погрузиться в туманно-прозрачную, чуть слышно тикающую тишину, в сон, в ничто… Он медленно опустил веки и тут же почувствовал, как две легкие ладони коснулись внутренней стороны его рук, поднялись к подмышкам. гладят бока. Эти ее прикосновения успокоили его, принесли покой, примирили с самим собой.

— Гала, ты необыкновенна. Все, что ты делаешь, — все хорошо, все — истина.

— Господь благословил нашу любовь. Наш брак освящен церковью. Все наши ласки чисты. Ты мне веришь?

Она убрала руки лишь на миг — как будто его раздели, обокрали. Ее рука опустилась ему на живот, скользнула ниже.

— Ты мое сокровище, — выдохнул он.

Эжен поднял перед собой руки, осторожно окружил ладонями склоненные над ним груди. Ее груди были теплыми и упругими, они приятно наполняли чаши его ладоней. Он ощущал нежный аромат ее кожи, смешанный с запахом духов… О, его неженка обожает «Коти»… Его дорогая девочка, его жена создана для любви, для мира… Принимая ее ласки, он принимает и свою любовь, примиряется с ней… Для чего еще им дано тело, сама жизнь? Только для любви. Вопреки войне и страданиям, проклятиям и презрению, хуле и ненависти они будут наслаждаться друг другом. Гала права — в их ласках нет ничего постыдного, грязного, недостойного, ибо их освящает сама любовь. Во имя любви они преодолеют все превратности судьбы, смирятся с утратами, найдут истину. Любить — единственный смысл их жизни. И смысл смыслов, смысл счастья.

…Казалось, она заснула. Солнечные лучи пробивались сквозь занавеси и покрывали световыми пятнами всю гостиничную комнату небольшого семейного пансиона, который они сняли на одну ночь — в доме родителей Гала была слишком скованна. Он взглянул на часы — их время вышло, но Эжен надеялся, что солдату с молодой женой не станут мешать, ведь ему скоро на фронт. Французы патриотичны и сентиментальны.