был за черт? Молодой, старый? Или, может, отрок, вроде тебя? – Денис строго взглянул на мальчишку.

– Не-а, не отрок, – замотал башкой тот. – Мы-то с робятами не под липами. На дубы забираемся, вон там… – Ерема указал рукой. – Оттоль все хорошо видать. Как на ладони!

– Вуайерист ты, Ерема! – хохотнул Дэн. – Ну так кто там, под липами, был-то?

– Не наш мужик, пришлый. – Подросток понизил голос, глядя, как, сверкая пятками, бегут по лугу, ныряют в речку нагие девки и парни. – Посейчас костры жечь будут. Да всю-то ноченьку – хороводы, песни…

– Ты не о песнях, о мужике подозрительном рассказывай! Как же он выглядел-то?

– Такой, здрасьте-пожалте… Морда лошадиная, желтая…

– Не-не! – Вспомнив методику составления словесного портрета, Давыдов замахал руками. – Давай-ка по порядку, брат… Итак, форма головы – овальная, лицо вытянутое. Глаза? Прическа? Уши, нос?

– Лицо бритое, волосы светлые, низкий лоб, едва заметные брови, маленькие глазки такие, взгляд исподлобья… Длинный нос…

– Фигура, одет как?

– Плечистый такой… Одежка, здрасьте-пожалте, ровно как у приказчика или офени. Рубаха с косым воротом, поддева… Сапоги чищеные. Да! Ищщо картуз. Мужик осанистый, а голос, здрасьте-пожалте, – пискля!

Интере-есно… Неужели это… немой? Или, точнее, тот, кто таковым притворялся. Кто похитил у художника Митеньки эскизы египетского браслета, кто потом заказывал эти браслеты, точно такие же, какие заказывались по велению великого князя Константина! Неужели…

– Та-ак… Ты что же, говорил с ним?

– Спрашивал, мало ли, не нужна ли рыба? – Ерема обиженно засопел и шмыгнул носом. – А он… Он меня – нехорошим словом. Погнал: иди, мол… Глазищами этак зыркнул… А за поясом-то у него – пистоль!

Глава 4

Низкое петербургское небо давило, теснило душу. Мерзкие свинцово-серые тучи обложили все вокруг, цеплялись за крыши, исходили мокрой снежной крупой. Под ногами противно чавкала грязно-коричневая снежная жижа, проезжавшие мимо извозчики запросто окатывали прохожих холодным душем из луж. Оттепель, пожалуй, самое угрюмое время в Санкт-Петербурге… Не считая осени. Весна, правда, тоже не очень, а лета, по сути, вообще нет!

Мерзость кругом, мерзость! И еще этот вечный ветер, дующий с Невы. Ах, что за гадость, ну вот бывают же места, для человеческого существования не приспособленные! Особенно зимой. Продуло, промочил ноги – и ходи, носом хлюпай.

Прижавшись к ажурному парапету набережной, Давыдов пропустил очередного извозчика. Хотя нет, это все же был чей-то выезд, коляска с поднятым зеленым верхом, запряженная парой гнедых… Эх, в Москву бы сейчас! Там в этакую-то пору все ездили на санях. По морозцу легкому, по снежку! По белому хрустящему снежку, а не по этой чавкающей серо-бурой дряни.

Да уж, погоды-то на Москве обычно стояли куда как лучше! Лето – так лето, зима – так зима. А здесь вообще не пойми что. Да и суета кругом… И народец… Тот еще народец! Чванливый, сам себе наособицу… Ага, вон, опять карета… Не простая, с форейторами. Видать, какой-нибудь лопающийся от собственной важности столоначальник мчит себе по делам или по какой личной надобности. Снова повозка… Много в Петербурге чиновников-бюрократов, много военных, моряков. Что и говорить, столица и первый в России порт!

Здесь царь-государь, здесь двор, центр политики, модные салоны! Ресторации – не чета московским, хотя и там, бывало, заедешь, так только к утру и выберешься! Москва все же как-то провинциальней, родней. Улочки кривоватые, яблоневые сады, дворики – душа! А вот Санкт-Петербург какой-то бездушный. Оплот чиновничьей рати. Столица. Город без души и сердца.

И тем не менее наезжать сюда Денис Васильевич очень любил! Нет, жить бы не смог, но вот так, наездами… Здесь молодость прошла в лейб-гвардии! В казармах! Здесь первые стихи, друзья… Ах, друзья! Друзья-товарищи… Кузен Сашка – Александр Львович, Василий Жуковский, князь Львов… Да мало ли! Ради них Денис сюда и ездил… И еще по книжным лавкам любил походить, хоть и не дешево давалось гусару сие увлечение: хорошая книга стоила рублей пять, а то и все десять! Правда, в некоторых местах можно было сторговать и за три. Но все равно дорого! За три-то целковых можно было три фунта чаю купить. Или пять фунтов кофе. А уж мяса, говядины – вообще на неделю. Да, да… Петербург – это не только ветер, и сырость, и погодка мерзкая… Это – друзья, это общение, встречи… и книги.

Свернув с набережной Мойки на Гороховую, Давыдов невольно замедлил шаг, подходя к широкому Адмиралтейскому проспекту. Здесь, на углу Гороховой и Адмиралтейского, в красивом доме, выстроенном по проекту знаменитого Джакомо Кваренги, Денис останавливался еще в ранней юности, когда поступал в кавалергарды. Ах, были же времена…

Вот и сейчас при взгляде на красивейший, с десятью белыми колоннами портик Денис Васильевич ощутил все то же волнение… и легкую грусть. Увы, года проходят… В то время, лет десять назад, в этом доме, принадлежащем генерал-прокурору и государственному казначею графу Александру Самойлову, жил его племянник – Сашка, Александр Львович Давыдов. Впрочем, он сейчас здесь живет… У него-то по приезде в Санкт-Петербург и остановился Давыдов… Совсем так же, как в старые добрые времена.

Черт! Снова чуть не обрызгали. Опять та коляска с зеленым верхом… Или просто похожая? Да нет, та же. И кучер в армяке, в низко надвинутом на глаза треухе, и та же пара гнедых. Ишь как кучер-то глазищами зыркнул… Следит? Интересно, кто там, в коляске? Жаль, не рассмотреть…

Кстати, тогда, в сентябре, под Москвой, так же вот появилась такая же коляска… Появилась как раз вовремя! Правда, без верха, но тоже пара гнедых. Господин Ураковский, знакомый, как раз проезжал мимо… Всех до Москвы и довез. Честный человек оказался, да и не было никаких оснований подозревать его в непорядочности. Просто он так на Танечку смотрел… та-ак… Что ж, юная артистка Танечка Иванова нравилась очень и очень многим, и оттого, похоже, была счастлива. Да и вообще сама себе на уме. Ах, Танечка, Танечка…

Кивнув отворившему двери парадной лакею, Денис поднялся на третий этаж по широкой мраморной лестнице, устланной темно-красной ковровой дорожкой. Подошел к парадной двери, отделанной позолоченной бронзой, потянул за шнурочек звонка… Вышколенный слуга в темной ливрее отворил дверь, поклонился, принимая от Дениса вымокший плащ, шляпу и зонтик. Да уж, без зонтика никто в Петербурге на улицу не выходил… или без трости. Без зонта или трости вообще считалось непорядочно как-то, не комильфо. Так уж было принято в столице.

Пройдя в отведенные ему покои, Денис сменил сапоги на мягкие турецкие туфли и, накинув шлафрок, уселся в глубокое кресло.