точно был последователем. Мгновение спустя она опознала в нем недавно избранного представителя гильдии Смерти.

– Синьор Агости, – говорил главный магистрат Форте, – вскоре вы поймете: несмотря на то, что все решения принимаются в зале совета, настоящая работа совершается здесь, перед ликами ваших святых покровителей. Ваш выбор всегда должен основываться на их наставлении. Нет ничего важнее вашей связи с божеством. – Его голос зазвучал настойчивее; в следующее мгновение он погасил пламя в канделябрах, и все помещение погрузилось в темноту. – Помните, что вы избранный. Вы благословлены. Но вместе с тем не забывайте: мы все лишь инструменты.

Роз бросила еще один взгляд на Дамиана и с отвращением заметила, как на его лице отразилось нечто похожее на… острую тоску?

Главный магистрат прервал свой монолог, оглядевшись по сторонам практически с подозрением. Неужели он их услышал? Роз затаила дыхание; Дамиан, почувствовав ее напряжение, провел большим пальцем по ее плечу – там, где по-прежнему сжимал ладонью ее руку. Это бессознательное движение было призвано успокоить ее, однако тело Роз, напротив, еще больше одеревенело. Время тянулось пугливыми скачками. Она ощущала стук сердца Дамиана рядом со своим, его прерывистое дыхание на ее волосах, но отвернуться при этом не осмеливалась. Ее кожа горела от их близости; они стояли неподвижно до тех пор, пока Форте и последователь не закончили молиться.

– Что ж, идемте. – От голоса главного магистрата у Роз по шее побежали мурашки. Она вновь выглянула из-за статуи и увидела его размытое в темноте лицо, зловещую пустоту во взгляде. Он смотрел, насколько могла судить Роз, на укрытую статую Хаоса. В это мгновение нижняя часть покрова пошла рябью, словно кто-то провел по ней рукой. У нее замерло сердце, во рту пересохло.

Если Форте и заметил это, то никак не подал виду, лишь с нарочитой медлительностью отвернулся, отчего у Роз появилась уверенность: он знал, что она наблюдает за ним.

Затем, не говоря ни слова, главный магистрат хлопнул нового последователя рукой по спине, и они оба удалились.

14. Дамиан

Как только Дамиан покинул Святилище, Смерть заговорила с ним. Она шептала ему в темноте одно-единственное имя.

Микеле.

Его брат – пусть и не по крови, но такой же близкий по духу. Лучший друг, свидетелем смерти которого он стал, когда тот превратился из человека в чудовище, а после – в мясо. Чудовище, потому что война кардинально изменила его. А мясо, потому что… Ну что тут скажешь. Дамиан повидал достаточно смертей, чтобы судить о том, как выглядят люди в таком состоянии.

Микеле спас его. Помог Дамиану остаться в целости и сохранности, когда тот стремительно рассыпался на части. Поскольку Микеле был последователем Хитрости, его не призывали на войну – он сам решил отправиться на север, как когда-то поступил отец Дамиана. Он свято верил в свой долг гражданина Омбразии. Был неисправимо благородным и полным оптимизма – таким, каким Дамиану, похоже, никогда не удастся стать.

«Спустя какое-то время на передовой, – поведал им после их прибытия один из старших солдат по имени Ярек, – pistola начинает выглядеть весьма заманчиво, если его дуло смотрит в другую сторону».

Дамиан понял смысл его слов, но не поверил ему. Пока однажды не проснулся посреди ночи весь в поту, дрожа от кошмаров, которые с выходом наружу лишь продолжатся; его взгляд упал на лежащий рядом с ним pistola.

Однако он не мог пошевелиться – его ужасно трясло; не успел он предпринять попытку встать, как его стошнило через край кровати, отчего Микеле проснулся. Когда его друг наклонился к нему, Дамиан пробормотал всего три слова: «Ярек был прав».

Тогда Микеле влепил ему такую пощечину, что у него до самого утра звенело в ушах.

Смог бы он сделать это, не будь Микеле рядом? Дамиану хотелось верить, что у него достаточно сил, чтобы двигаться вперед. Но он сомневался – и это хуже всего. Страх, что однажды он испытает то же самое, был ужаснее любого кошмара. В тот миг им овладели такая безысходность и глубокая печаль, что, окажись он там снова, вряд ли сумеет справиться с подобным во второй раз.

– Ты слушаешь меня?

Голос Роз вырвал Дамиана из раздумий: опомнившись, он тяжело вздохнул.

– Я… Нет. То есть да.

Пока они шли по туннелям, ведущим из Святилища в Палаццо, Дамиан чуть ли не полностью погрузился в себя, позволив темноте окутать его воспоминаниями. Он размял дрожащие руки и мысленно произнес короткую молитву забытому святому. «Подай мне знак, – взмолился он, представляя себе статую Силы в капюшоне и со скрещенными руками. – Даруй хотя бы слабое утешение».

Но ничего не произошло.

Роз замедлила шаг и поравнялась с Дамианом, хмурый вид исказил ее резкие черты лица.

– Что с тобой?

С чего начать?

– Ничего. Можешь идти вперед.

– Вообще-то не могу, поскольку я понятия не имею, куда идти.

Она права. Дамиан опустил глаза и вновь глубоко вздохнул, потому что слишком долго смотреть на Роз было невыносимо. Сколько раз он представлял себе ее лицо в попытке пережить самые мрачные минуты? Сперва – практически постоянно. Когда он бодрствовал, не находилось и секунды, чтобы его разум не был занят ею, а порой она приходила к нему и во снах. Но шли годы, мысли о ней посещали его все реже, пока он вовсе не перестал вызывать в памяти ее лицо из-за страха, что оно может выглядеть иначе.

И оно действительно изменилось. Стало менее круглым и определенно сделалось жестче, лишь поразительно голубые глаза остались прежними. Как и неизменная озорная улыбка…

Образ юной Роз, как бы он ни пытался его отогнать, все еще был ярким в воспоминаниях Дамиана. Он нередко проигрывал в голове ту ночь, когда она впервые поцеловала его. Одурманенные вином мысли Дамиана упорно цеплялись только за нее. Он был влюблен в Роз с двенадцати лет – во всяком случае, был уверен в этом, насколько способен подросток в таком возрасте, – однако страх разрушить их дружбу всегда действовал на него отрезвляюще и не давал предпринимать какие-либо попытки. Если они навсегда останутся лучшими друзьями – не беда. Тогда он просто возьмет от Роз как можно больше.

Но в ту ночь она сама потащила его по переулку, тяжело дыша в перерывах между смехом. Она была невероятно красива в лунном свете: темные волосы струились вокруг нее, обрамленные густыми ресницами глаза были широко распахнуты и манили. Дамиан хотел признаться ей. А когда она, прислонившись к стене, притянула его к себе, не мог думать ни о чем другом. Любить Роз Ласертозу было глупо: она горела ярко, в то время как его цвета светили тускло. Спокойные серые и глубокие синие тона. Ее сияние окончательно погасит его.

«Роз», – только и успел вымолвить Дамиан, когда ее губы обрушились на него.

И он с головой бросился в это пламя.

– Вентури, ты выглядишь так, будто тебя вот-вот стошнит. Скажи мне сразу, если это так, потому что я не хочу, чтобы ты сделал это на меня.

Дамиан покачал головой, поправил воротник рубашки, который вдруг стал ему