избалованного выходца с Востока, что легло в основу ковбойских фильмов середины XX века. Либералов, по крайней мере белых либералов, представляют как чопорную городскую элиту, оторванную от истинных американцев, которые живут и работают в сельской местности. Троп «деревенский парень выживет везде», возможно, возник в качестве защитной реакции на маргинализацию более богатыми и образованными жителями прибрежных районов, но находит применение в наших сюжетах как способ придавать ценность одному сегменту общества за счет другого. Это, конечно, способствует политическому расколу между красными и синими, поскольку также является разделом между городом и селом и расовым расколом.

Во многих апокалиптических повествованиях выжившие — это члены одной семьи или иные небольшие группы. Выживших очень мало, и происходит это из-за глобальной или локальной депопуляции, либо эти люди оказываются изолированы от других. Чтобы выжить, семье или группе достаточно заниматься сельским хозяйством (садоводством) и каким-то образом наблюдать за окрестностями, чтобы охранять себя. Подобные варианты развития сюжета укрепляют нашу иллюзию, что незначительные индивидуальные усилия помогут нам пережить катастрофу. Окажись я последним человеком на Земле, продовольствие не представляло бы для меня такую проблему, как если бы я был одним из 100 млн человек, чье промышленное сельское хозяйство и системы распределения продовольствия потерпели коллапс. Если выживем только я и моя семья, мне не придется принимать решения с оглядкой на самые разные мировоззрения, не придется вести долгие и трудные переговоры о том, как будет выглядеть жизнь, когда все снова придет в норму. Мои религиозные или даже политические взгляды вряд ли станут основным источником конфликта в небольшой, пережившей катастрофу семейной общине. Мои представления о том, как должны вести себя люди, мои понятия о гендерных ролях, сексуальности или о том, каких животных можно есть, а каких нет, как воспитывать детей, не приведут к столкновениям. В истории научной фантастики, опубликованной в 1973 году, английский писатель Брайан Олдисс использовал термин «уютная катастрофа»{73}. Он имел в виду британские работы после Второй мировой войны, в которых отдельный человек или небольшая группа выживших в какой-либо катастрофе легко справляются с ее последствиями на местности, в которой больше никого не осталось.

Поскольку масштаб этих повествований невелик, один из моментов, отсутствующих в фантазии преппера, — это перезагрузка потерпевших коллапс крупных систем, например электросетей, сетей продовольственного снабжения и крупномасштабного сельского хозяйства. Все внимание достается мелким альтернативам. С одной стороны, это вполне понятно, поскольку именно зависимость от сложных технологий вообще позволила бы системе рухнуть. Поэтому перезагрузка их в том виде, в каком они существовали, не имеет смысла. Вышедшие из строя электросети — это одна крупная система, которая может быть успешно заменена менее масштабной системой производства энергии или внедрением технологии, не требующей таких же энергозатрат.

Отчасти привлекательность малого масштаба обусловлена не подлинной полезностью, а возможностью того, что это позволит предпринимать больше индивидуальных и героических усилий, в отличие от крупных решений. Например, международные цепочки поставок — это не те системы, о восстановлении которых говорят препперы. Во-первых, они выходят за рамки отдельного человека или семьи, и поэтому их можно смело исключить. Во-вторых, в этих сообществах присутствует элемент обособленности с мощным националистическим и ксенофобским подтекстом. Так же, как американцы поносили Китай из-за вспышки Covid-19 или как «Сделано в Китае» стало маркером низкого качества, мы склонны отвергать глобальные связи в маломасштабном будущем нашего апокалиптического воображения.

Как правило, акцент на семье в этих повествованиях связан с мощным патриархальным уклоном. Апокалиптические рассказы и предшествующая культура часто пропагандируют традиционную мужественность, и многие ценные навыки представлены как часть этого «потерянного» или «находящегося под угрозой исчезновения» образа жизни. Это поразило меня во время первой вылазки в мир обучения техникам выживания, исследователи это тоже отметили. Результатом недавней работы, посвященной популярному реалити-сериалу «Подготовка к концу света» (Doomsday Preppers), стал вывод: «Мужские представления готовности к стихийным бедствиям в реалити-шоу на телевидении восстанавливают доиндустриальную модель гегемонии мужественности, инсценируя правдоподобные „реальные“ условия мира, в которых мужские навыки кажутся необходимыми для коллективного выживания»{74}. «Мужские навыки, которые кажутся необходимыми», — вот ключ. Мы видим это во внимании, которое уделяется архаичным умениям, требующим некоторой физической силы, например рубить топором дрова. Люди, которые отходят от этой традиционной мужественности, изображаются как эфемерные, слабые, эмоциональные (либералы) или недееспособные и хрупкие (городские пижоны). Так раскрывается истинная природа данной мужской фантазии.

Но эти гипермаскулинные сценарии не отражают реальности, какую я встречал за все время, проведенное в регионах с так называемым низкотехнологичным образом жизни. Когда мы бродили по тропическому лесу, наши занятия (сбор дров, приготовление пищи, обустройство и разбивка лагеря) были определенно домашними — именно этим каждая женщина занималась в деревне каждый день. Вернувшись в деревню, мужчины, как правило, шли в поля, пропалывали сорняки и ухаживали за растениями, а затем возвращались домой. Все это мало похоже на традиционные мужские занятия из рассказов препперов. Женщины собирали и рубили дрова, разводили костры, готовили еду и отвечали за все повседневные заботы в деревне. Я собрал дрова для сотен костров. Ни я, ни кто-либо из тех, кого я наблюдал, никогда не использовали топор, который Рональд Рейган демонстрировал для фотосессий на своем ранчо в Калифорнии (Ранчо-дель-Сьело), чтобы подчеркнуть свою грубую мужскую силу. Большую часть дров мы находили в виде погибшей древесины и выбирали небольшие фрагменты, чтобы их было легко переломить вручную. Я почти каждый день использовал мачете, очень важный в тропических лесах инструмент, который в значительной степени заменяет топор. Я срезал им растения и сорняки и крайне редко применял для дров. Но даже если бы я рубил им дрова, то мачете пользуют в равной степени и мужчины, и женщины: с половой принадлежностью это связано мало. Разумеется, топоры — вещь полезная, но изображения их в деле скорее отражают фантазии лесорубов, нежели типичные действия, выполняемые во многих странах мира.

Я подчеркиваю этот акцент на традиционной мужественности, потому что те же самые проблемные установки пронизывают археологию, мою академическую область. Археология борется с тенденцией отдавать предпочтение ученым, которые больше занимаются полевым трудом (в отличие, например, от музейной или лабораторной работы). Мы проводим исследования в труднодоступных местах. Мы продолжаем очернять и обесценивать изнеженную элиту восточного побережья, которая не проводит свою долю времени в полевых условиях, занимаясь «мужественными» археологическими работами. Эту дихотомию археолог Альфред Киддер описал в 1949 году, отметив, что, «согласно распространенному мнению (к сожалению, в некоторой степени так оно и есть), существует две разновидности археологов: с волосатой грудью и с волосатым подбородком»{75}. Это свидетельствует