– Туда уходили многие отважные мужи, – говорила Сванхейд, если Бер делился с ней этими мыслями. – На моей памяти тоже. Многие добирались до сарацинов. Но мало кто возвращался живым и с добычей. А чтобы кто-то нашел там для себя королевство, я и вовсе не слыхала.

– Но Эльг Вещий ведь смог! И я слышал, были другие и до него.

– Этот человек обладал особенной удачей. Она превышала удачу всех – тех, кто был до него, и тех, кто пришел после него.

– Даже нашу? Ингвар в приданое за своей женой получил киевский стол, и вот что вышло – киевский род Эльга лишил нас власти и почета!

– Но это наш род!

– Кто об этом помнит? Только ты да я! Наследники Эльга киевского правят всеми землями отсюда и до греков, а мы… наследники без наследства!

– Святослав – мой родной внук, такой же, как ты. Я верю: спустя века люди будут знать, что род его вышел отсюда, из Хольмгарда.

Бер помолчал.

– Хотел бы я все же знать… – промолвил он чуть погодя, – в чем был источник Олеговой удачи? И всю ли ее унаследовал один Святослав?

* * *

Прошли пиры начала зимы – их отмечали в Хольмгарде по старинному северному обычаю, приглашая всех окрестных старейшин, – и потянулось самое скучное время. В былые года, хорошо памятные Сванхейд, в это время вожди Хольмгарда готовили дружину к походу в дань. Муж ее, Олав, отправлялся по берегам Ильменя и на восток по реке Мсте, а брат его Ветурлиди – на запад, по Луге. Луга еще оставалась за наследниками Ветурлиди, но дань, ранее принадлежавшую Хольмгарду, теперь собирал для князя Святослава посадник Вестим, живший за Волховом, в Новых Дворах. Когда Вестим сменил Тородда, Бер первые две зимы ездил вместе с посадником. Присутствие внука госпожи Сванхейд подтверждало данникам, что право сбора передано по закону, и к тому же, зная, сколько чего собрано, Бер сам будет знать размер причитающейся Хольмгарду десятой части.

Он подумывал поехать и в эту зиму, чтобы не скучать без дела, но выступать предстояло не раньше окончания Карачуна, а сейчас даже Волхов еще не замерз. Однажды, едва улегся первый, тонкий снеговой покров, на Волхове показались шедшие из озера три большие лодки. Хирдманы позвали Бера посмотреть, и он вышел на внутренний причал – тот, который находился внутри дугообразного вала, под защитой укреплений. Он же был самым старым, первоначальным. Второй причал, внешний, располагался южнее, перед посадом, между южной оконечностью вала и протокой.

Лодки миновали внешний причал, направляясь к внутреннему, а значит, гости явились к самой госпоже Сванхейд: внутри вала был только господский двор со всеми его многочисленными постройками для дружины, челяди, ремесленников и товаров. Бер поначалу решил, что пожаловал боярин Видята, живший в Будогоще на другом берегу Ильменя. Однако когда лодьи причалили, стало ясно, что он ошибся.

– Дядя Судимер! – Заметив в передней лодье зрелого мужчину с русой бородой, Бер выразительно развел руки, выражая сразу и удивление, и радость. – Свен, беги скорее к госпоже, скажи, что к нам пожаловал ее любимый зять! Будь цел, дядя Судимер! Мы и не ждали такой радости в это скучное время!

– И ты будь цел, любезный мой! – Судимер плесковский обнял родного племянника своей жены. – Рад, что ты скучаешь! Я к тому и приехал, чтобы тебе развеяться помочь.

– Вот как? – Бер весело глянул на него, подняв брови.

– Ну а что же? Когда у молодца жены нет, скучно без дела-то сидеть целую зиму!

Но говорить о деле на причале было бы неприлично, и Бер повел родича в городец. На самом деле он не так уж и удивился: Судимер с самой своей женитьбы весьма почитал могущественную тещу и не раз во время осеннего своего объезда заезжал в Хольмгард, чтобы повидать ее и передать поклоны от младшей дочери.

Каждую осень после дожиночных пиров плесковский князь Судимер отправлялся по земле своей в гощение. Будто солнце, обходящее мир земной по кругу, он приносил жертвы в родовых святилищах, благословлял караваем нового хлеба новобрачные пары, и в каждой волости приезд князя означал череду свадеб. Чем дальше князь с дружиной продвигался на восток по Черехе, тем чаще на родовых жальниках, среди вытянутых в длину плесковских погребальных насыпей, попадались округлые словенские могилы. В этих местах родовые предания со времен прадедов помнили о столкновениях со словенами, шедшими на запад; дальше Шелони им пройти не удалось, и там, где Шелонь сильнее всего изгибается к западу, пролегала граница между двумя племенами.

До Карачуна Судимер обычно объезжал владения плесковичей близ Великой и Черехи, а после Карачуна, когда окрепнет лед, – оба берега Чудского озера, тоже заселенные его племенем. Вдоль западного берега озера на несколько дней пути жила давно уже покоренная чудь – потомки древних насельников этого края, которых потеснили будущие плесковичи и частично с ними смешались с тех пор, как явились сюда лет триста назад. Но дальше на северо-запад начинались угодья уже «не своей» чуди, не подвластной Плескову, и на рубежах редкий год обходился без столкновений.

– Что ни год мне люди близ Кульи-реки жалуются, – рассказывал Судимер, сидя за столом в гриднице у Сванхейд. – И Будовид, и другие мужи нарочитые. То борти чудь обчистит, то сети вынет, то зверя из чужих ловушек возьмут, то сено скосят. То ловы деят в наших лесах. Без этого ни один год не обходится. А летом на Купалии налетели, девок с игрищ похватали, умчали. Две веси тогда сожгли…

Пока гости отдыхали с дороги, Сванхейд оповестила нужных людей, и теперь за поперечным «большим» столом сидели Святославов посадник Вестим с женой, Соколиной Свенельдовной; Сигват, сын Ветурлиди – племянник покойного Олава; старый жрец из Перыни Ведогость; старейшины Призор и Богомысл из Словенска и еще кое-кто из их родни. Стол назывался «большим», поскольку его возглавляла сама хозяйка, но на деле был не так уж велик. Когда несколько раз в год Сванхейд устраивала пиры для знати всей округи, столы ставили с двух сторон во всю длину гридницы, чтобы усадить сотню человек и больше. Это было в обычае с давних времен, когда Хольмгард правил округой и такие пиры давались со славу богов и дедов. Теперь же старая гридница дремала в полутьме. Обычно по вечерам здесь сидела только челядь: женщины шили и пряли, мужчины занимались своей мелкой ручной работой.

Сегодня Сванхейд выглядела довольной. Благодаря знатному гостю за ее столом вновь зазвучали разговоры о важных делах: войне и мире, данях и пирах.

– А ваши люди чудских девок ни-ни – даже не взглянут? – улыбнулся Вестим.

Посадник был средних лет – около тридцати, и не сказать чтобы хорош собой: островатые черты лица, пушистая бородка, темная под пухлой нижней губой и рыжеватая на щеках. Рыжеватые волосы на темени уже поредели и были прикрыты греческой шапочкой из красной парчи с золотной тесьмой – он почти никогда без нее не показывался, ни зимой, ни летом. Однако приветливое выражение лица и прищуренные от улыбки глаза цвета недозрелого ореха придавали ему располагающий вид. Сам он происходил из весьма знатного рода, а вырос в Киеве, в ближайшем кругу княжеской семьи, поэтому человек был ученый вежеству и сведущий. Женитьба на Соколине – для обоих это был второй брак – изрядно прибавила ему веса, породнив с самым влиятельным киевским семейством.