Он с неожиданным отвращением оглядел кувшин и чаши. Потом взял со стола колокольчик и тряхнул им. Через мгновение появился слуга, держа поднос с графином и двумя бокалами – на этот раз стеклянными. Когда он поставил это на стол, эмир знаком отослал его и сам наполнил бокалы. Руй Диас пригубил и с удивлением убедился, что это вино.

– Ислам теперь не столь строг и суров, – сказал мавр. – И я не сетую на это, ибо мир меняется. Но кое-кто уверяет, что эти потачки ослабляют нас и повергают к ногам христианских государей, которые делаются все высокомерней и наглей в своих притязаниях. Никто больше никого не уважает… А вдобавок есть еще и эти дикие фанатики из Северной Африки.

Он поднес бокал ко рту, отпил глоток и учтиво дождался, когда Руй Диас сделает то же. Кастилец пригубил с нескрываемым удовольствием. Приподняв бокалы, собеседники взглянули друг другу в глаза и выпили.

– Знаю, что тебе случалось сражаться с мурабитами, – сказал Мутаман, вытирая губы. – Что ты о них думаешь?

– Самый суровый народ из всех, кого я знаю. Несомненно, прирожденные вояки, жесткие и неподатливые.

– В том-то и опасность. Кое-кто из равных мне лелеет замысел приваживать их сюда во все большем и большем числе, ради того чтобы восстановить прежний воинственный дух, который мусульмане Андалусии – вы их зовете агарянами – теряют. Как тебе их замысел? И есть ли в нем смысл?

– Может быть, и есть.

– Однако это может породить серьезную трудность. Эти африканцы – люди полудикие, никакими условностями не скованные. Твердолобые и нетерпимые.

– Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк его, – усмехнулся Руй Диас.

– Именно так. – Мутаман показал на графин с вином. – Эти слова здесь звучат как выражение милосердия и сострадания, а там воспринимаются как ниспосланное свыше повеление истреблять инаковерующих.

– Джихад.

– Да. Священная война, понятия о которой эти дикари всосали с молоком матери.

Он медленно допил то, что оставалось в его бокале, и резко, раздраженно поставил его на стол.

– Кое-кто советует мне пригласить их сюда, но я не доверяю им. Один Аллах ведает, на что они будут способны, когда окажутся здесь. Что могут сделать с нами и с христианами. Однако войско мне необходимо. Военная сила, которая держала бы в узде и моего брата, и франкских графов, и наваррцев с арагонцами… Да и Кастилию с Леоном.

Последние слова он произнес после многозначительной паузы и с расстановкой. И теперь смотрел на своего собеседника выжидательно, затаив в уголках рта лукавую усмешку.

– Я никогда не подниму оружия против Альфонса Шестого, – сказал на это Руй Диас. – Он мой законный государь.

– Ручаюсь тебе своим честным словом, что никогда и не потребую от тебя этого. Если случится война с ним, ты будешь освобожден от клятвы верности мне.

– Меньшего я и не ждал от вас, государь. Ваше великодушие…

Эмир, вскинув и тотчас уронив руку – в этом жесте досада чувствовалась, – прервал его:

– Еще мой отец – да будет Аллах милостив к нему – ввел обычай нанимать в случае надобности кастильских или наваррских воинов… И я намерен поступать так же. Эти рыцари славятся своей доблестью и боевым мастерством. И своими подвигами. Пусть учат повиновению и порядку моих бойцов и наводят ужас на врагов.

Его темные глаза блестели убежденностью. И умом.

– Тебя называют Сидом, – добавил он, чуть помолчав. – Сиди.

Руй Диас промолчал. Миг спустя Мутаман кивнул, словно подтверждая свою правоту:

– Сиди Квамбитур, по-нашему. Сеньор Кампеадор – на вашем языке. Хорошо звучит, а?

– Бывали у меня прозвища и похуже.

– Знаю. Лудрик Проклятый… Лудрик-Пес… Рудерико Гнусный… Бич Правоверных… и еще что-то в этом роде.

Руй Диас кивнул с улыбкой:

– Я слышал.

– Я буду называть тебя Лудриком, – сказал эмир, минуту поразмыслив. – Обойдусь без определения «проклятый». Опущу.

– Благодарю вас за это, сеньор. За то, что обойдетесь.

– Ты – человек очень известный, – улыбнулся в ответ и мавр. – И слава твоя бежит впереди тебя.

Потом слегка вздохнул. И поглядел в окно так, словно мог в расстилавшемся вокруг пейзаже увидеть, как на карте, свое будущее.

– Я, как и все, не лишен честолюбивых устремлений. Когда завершу в свою пользу давнюю тяжбу с братом, желаю распространить свою власть на юго-восточную часть Андалусии. До самого Леванта, а может, и дальше.

– А Валенсия? – рискнул спросить Руй Диас.

– Разумеется. – Мавр кивнул: было видно, что название этого города привело его в доброе расположение духа. – Эту жемчужину хотел бы заполучить каждый… И я знаю, что, когда придет время, ты сможешь помочь мне и в этом.

– Стало быть, вы берете меня на службу?

– Уже взял. Считаю, что ты – человек недюжинных дарований и Альфонс сильно просчитался, выслав тебя.

– Равно как и граф Барселонский.

– Знаю… И не желаю повторить его ошибку.

После этих слов он принялся о чем-то сосредоточенно размышлять и сказал наконец:

– Сорок монет в месяц – тебе, и столько же – твоему воинству.

– Золотом?

– Серебром. В дирхамах.

Руй Диас уперся в него неморгающим бесстрастным взглядом.

– Мне – шестьдесят и сотню – моим людям. Чистыми. Кормовые – отдельно, – проговорил он спокойно. – Золотом и за три месяца вперед.

– А добыча?

– Пятая часть – ваша.

Эмир погрузился в неторопливые размышления.

– Полсотни – тебе, сотню – им, – наконец сказал он. – Лучших условий я тебе предложить не могу.

– Что ж, пожалуй, это справедливо, – согласился Руй Диас. – Золотом?

– Половину – золотом, половину – серебром. И от добычи мне будет причитаться четверть, а не пятина.

– Нет, как я сказал – только пятую часть. Еще одна будет причитаться моему королю.

– И это невзирая на опалу и высылку? – удивился Мутаман.

– Что бы со мной ни сделали, я остаюсь верноподданным короля Альфонса Шестого.

Эмир удивленно и задумчиво наклонил голову:

– Ты слеплен из крутого теста, Лудрик… Ты – человек особенный.

– Может быть.

– Не хотел бы я с тобой торговаться за фунт мяса на рынке.

– Надеюсь, это было сказано в похвалу?

– Не льсти себе.

Они еще мгновение смотрели друг на друга так пристально, словно собирались вслед за тем скрестить клинки. И наконец белая полоска улыбки пересекла смуглое тонкое лицо мавра.