Однажды Флора попыталась поймать рыбу в мелкой речушке, и тут из кустов выскочили двое чернокожих, одетых, как белые, и схватили ее. Они стянули ее руки за спиной и притащили несчастную в лагерь, где уже держали троих связанных рабов, задумавших побег. Их выстроили перед обуглившимся остовом фермы. Троих зачинщиков высекли, а затем повесили на глазах у остальных. Флору стегали до тех пор, пока ее ноги и спина не превратились в кровавое месиво. Девушку вылечил тот самый невольник, который рассказывал про Гаити. Хозяин был мертв, и теперь их собирались продать поодиночке.

Флору купил дон Фелипе, и снова она оказалась на судне, хотя и не на таком грязном и сыром, как в прошлый раз. Две ночи девушка спала на ящиках с миктероперкой. Когда они высадились на берег, лес снова запел для нее. Она не знала, где была раньше и куда приехала сейчас. Новый хозяин говорил на том же языке, что и второй. Он запер Флору в кладовке, а на следующее утро отвел к жене, донье Бенинье, которая дала девушке платье, передник и тюрбан на голову. Флора стала учиться купать и одевать хозяйку, расчесывать ее мягкие золотистые волосы, натягивать ей чулки, стирать и гладить платья и корсажи, шить и чинить белье. Если Флора ошибалась, не понимала приказа, роняла или ломала вещи, донья Бенинья била ее по лицу или швыряла через всю комнату.

Чтобы избежать побоев, Флора была послушной, старалась ничего не уронить и не разбить и учила испанский. Чем дольше она жила с доном Фелипе и доньей Бениньей, тем меньше получала затрещин.

«По крайней мере, — думала девушка, — хозяин не пристает к служанкам». Он работал в городе, но жили они с женой в пяти километрах от него, на ферме. Флоре разрешали петь, но не позволяли одной уходить в лес под угрозой порки.

Она часто сопровождала хозяйку в город и на другие фермы, когда донья Бенинья навещала знакомых. Те поражались, насколько хорошо была вымуштрована Флора. Естественно, служанке они этого не говорили: белые не хвалят рабов. Иногда она слышала из-за приоткрытых дверей, как женщины обсуждают ее, или же девушка слышала сплетни белых, когда она им прислуживала.

— От похвалы они задирают нос, и вы знаете, к чему это может привести, — сказала одна из дам донье Бенинье. — Нет, моя дорогая, не говорите Флоре о ее успехах. Наоборот, ругайте ее, бейте и всячески добивайтесь, чтобы она понимала, кто хозяин, а кто раб. Стоит рабу подумать, будто он лучше других, как он начинает считать себя равным белым и требовать таких же прав. Посмотрите, что случилось с Гаити.

К тому времени Флора уже знала, «что случилось с Гаити». Следуя за заходящим солнцем, она добралась бы туда через несколько дней, которых ей и не хватило. Гаити занимало западную часть острова Эспаньола, где жил второй хозяин девушки. Вместо того чтобы спасаться бегством по морю, невольники поднялись против своих владельцев и отвоевали свободу. После того как Флору продали на Пуэрто-Рико, по другую сторону горной гряды Эспаньолы рабы тоже восстали, и теперь и Гаити, и Санто-Доминго были свободны. Белые уехали с Эспаньолы на Пуэрто-Рико вместе со своими рабами, однако многим удалось бежать. Невольники построили бамбуковые плоты и отправились навстречу заходящему солнцу и свободе. Неизвестно, добрались ли они туда или погибли. А возможно, их схватили и вернули хозяевам.

За тридцать лет работы на дона Фелипе и донью Бенинью Флора видела, как много людей прибывало на Пуэрто-Рико из Венесуэлы, Доминиканской Республики, Колумбии, Перу. Эти новые иммигранты были преданы Короне и чувствовали себя здесь в безопасности. Всякий раз, когда приходило известие об очередной войне за независимость или восстании на других островах или в каких-либо районах Пуэрто-Рико, тут же появлялось несметное количество марширующих солдат. Военные располагались прямо в центре города и устраивали учения. Плюмажи на их шляпах колыхались, сабли звенели, кони ржали. Власти организовывали отряды местной милиции: каждый свободный мужчина должен был еженедельно являться на плац, где его обучали отражать атаки тех, кто хотел превратить Пуэрто-Рико в независимое государство по примеру других стран Испанской Америки. Милиция и военные тренировались подавлять и мятежи, поскольку произносимые шепотом слова «независимость» и «аболиционизм» всегда звучали вместе.

Если раб доносил, что другие невольники готовят побег или восстание, он получал вознаграждение и свободу. Зачинщиков хватали и убивали, а остальных избивали плетьми или калечили. Новая элита и ветераны войн на Эспаньоле и в Южной Америке были полны решимости сохранить Пуэрто-Рико для испанской Короны. Печатное слово и устная речь подвергались тщательному контролю и строгой цензуре. Приверженность идее независимости Пуэрто-Рико, высказанная даже в приватном разговоре, каралась изгнанием с острова.

К моменту прибытия на остров семьи Аргосо в 1844 году в некогда обширной Испанской империи осталось всего две колонии. Все остальные получили независимость, и рабство там было отменено. Исключение составляли лишь Куба и Пуэрто-Рико.

Флора ухаживала за доньей Бениньей на протяжении ее четырех беременностей и помогла вырастить троих выживших детей. К тому времени городок Понсе, который находился на Карибском побережье Пуэрто-Рико, превратился в большой город и подобрался прямо к дому дона Фелипе. Хозяева Флоры теперь были богаты, дети их выросли, крепко стояли на ногах, и, заметив седину в волосах, дон Фелипе и донья Бенинья с ностальгией заговорили об Испании. Они продали дом, и в тот день, когда хозяева уехали, невольников погнали в город. Там на площади, на аукционных торгах, Северо и купил теперь уже сорокалетнюю Флору.

В первые же дни после приезда новых владельцев на плантацию Лос-Хемелос Флора разглядела горячий интерес дона Рамона и дона Иносенте к женщинам. Она уже состарилась и была рада, что не привлечет их внимания, однако заметила, с какой жадностью смотрят они на женщин и девушек, несмотря на молодость и пылкость хозяйки. Пол второго этажа касоны служил потолком комнаты, где спали Флора и Марта. Почти каждую ночь Флора слышала глухое буханье, с которым мужчина заталкивает себя в женщину, и напоследок — стон. Ее слух отличался такой же остротой, как и зрение. И хотя дон Рамон и дон Иносенте походили друг на друга внешностью и голосом, Флора уловила высокие нотки одного и низкий тембр другого. А еще подметила расслабленные движения дона Рамона и собранность дона Иносенте. Она видела, как дон Иносенте выходит из супружеской спальни, и по некоторым признакам догадалась, что братья посещают ее поочередно. Сначала Флора не знала, различает ли братьев сеньора и не обманывают ли ее близнецы, однако через пару дней убедилась в том, что донья Ана в курсе происходящего.

Флора наблюдала за доном Рамоном, доном Иносенте, доньей Аной, подмечала то, как дон Северо смотрит на эту троицу, и мотала на ус. В первое время она волновалась, не слишком ли много на плантации хозяев, но потом убедилась, что всего один, а все остальные лишь подчиняются ей.

Ана работала больше, чем когда-либо, однако спустя четыре месяца после приезда на плантацию по-прежнему не жаловалась и мало чего просила у Бога во время вечерних молитв. Она была благодарна за то, что наступил вечер, и радовалась тому, что сумела сделать за долгий день. Одиночество детства и подростковые страсти казались давним сном, а часы, проведенные в поместье и библиотеке деда, виделись подготовкой к будущей жизни. Она легко мирилась с нынешними неудобствами и, не сдаваясь, боролась с тяготами жизни, лишенная той роскоши, которую когда-то воспринимала как должное. И чем больше препятствий вставало на ее пути, тем сильнее была ее вера, что гасиенда Лос-Хемелос — ее судьба. Предостережения доньи Леоноры, страхи матери по поводу возможных опасностей, подстерегавших дочь по ту сторону океана, собственные опасения, охватившие Ану, когда она вошла в дом, выстроенный в такой близости от сахарного завода, — все это представлялось теперь таким же далеким и нереальным, как дневники дона Эрнана, когда она впервые раскрыла их.