он не прекращал работать. Ему надо было заботиться о женах, кормить детей. Но трудности нарастали, взимали печальную дань с его сердца и с его репутации. – Хала Гульнур смотрит сквозь стеклянные двери на биби-джан. Она сидит на балконе в уютном кресле-качалке, укутанная тяжелым одеялом. – Поэтому после его смерти ходило много разговоров о политических конкурентах, боявшихся его доброты, его влияния. В итоге его насмерть сбила машина. Это произошло на глазах у бабушки.

Айша ахает:

– Это был несчастный случай или…

– Или преступление, спланированное теми, кто боялся соперничества с ним? – вздыхает хала Гульнур. – Не знаю. Я бы что угодно отдала, лишь бы спросить его, что произошло в те дни. Поговаривали, будто некоторые политики опасались популярности моего деда. Эти люди распространяли о нем страшные слухи… Говорили, что он якобы сам шагнул под машину.

– Да с какой стати он бы так сделал? – Я резко вскакиваю. Табуретка противно скрипит. По всей кухне крутятся и корчатся тени. В самом углу – темный силуэт баба Калана, лицо спрятано в тени, он молча смотрит на меня, на тетушек, на маму. Останавливаю взгляд на нем. «Ты сам оставил ее, или тебя кто-то забрал? Что ты хочешь мне сказать?»

Прадедушка безмолвствует. По его щеке скатывается единственная слеза.

– Эй, эй. Отдышись. Все хорошо. – Под встревоженными взглядами трех пар глаз Айша потирает мою трясущуюся спину. – Может, тебе надо на свежий воздух?

– Нет. – Я пожимаю плечами, стряхивая ее руку, и протираю глаза. – Мне надо в точности узнать, что произошло.

– Никто здесь не сможет дать тебе такого ответа, – начинает мадар. – Но мы не собираемся распространять эти мерзкие сплетни. Он, если бы мог, остался бы со своей семьей навсегда. И ни за что бы нас вот так не покинул.

– Откуда тебе это знать! – Я расхаживаю взад и вперед, руки трясутся. – Что, если единственное наше наследие – это бросать друг друга на произвол судьбы? Тогда… – «Значит, это может случиться и со мной? И случилось с Маликой? И с биби? Что может этому помешать?»

В голове роятся жестокие сомнения. Из них складывается предательский вопрос: могла ли моя бабушка бросить Малику? Может быть, воспоминания хотят рассказать именно об этом? Какова здесь связь?

В стеклянную дверь стучат. На пороге стоит хала Моджган. Она удивленно приподнимает бровь и обводит нас жестом.

– Понимаю, джанем, все это очень грустно. – Хала Гульнур взмахом руки просит халу Моджган удалиться. – Дочь не должна видеть, как ее отец слишком рано покидает этот мир. Это случилось так внезапно, так необъяснимо. И мы не хотели, чтобы миг его смерти заслонил великое наследие его жизни. Вот почему твоя бабушка не рассказывает об этом. Возможно, это наша ошибка. Возможно, надо было больше говорить о нем, пока у моей мамы еще сохранялись воспоминания.

– Тебя это совсем не тревожит?

– А почему это должно меня тревожить? – Хала Гульнур растерянно моргает. – Это случилось задолго до моего рождения. Случилось не со мной.

– Но ведь случилось же. Случилось с твоей матерью, которая похоронила это в своей душе, а потом научила тебя глубоко прятать все, что вызывает сложные чувства, и теперь вы учите тому же меня. – Я вскипаю от возмущения: как они могут не понимать того, что понимаю я! – С нами происходят ужасные, болезненные события, но, если тяжелое чувство подавить, оно никуда не уйдет. Оно так и будет терзать нас, помешает справиться с горем, со всем…

– Айша, вывела бы ты Сару погулять, – прерывает мою бессвязную болтовню усталый мамин голос. Она поднимает палец и строго смотрит на меня. – Если не можешь разговаривать спокойно, пойди остынь.

– С удовольствием. – Не дожидаясь Айши, отодвигаю дверь, бегу вниз по лестнице, не обращая внимания на сумрачный силуэт баба Калана, покачивающийся рядом с биби, бреду мимо бассейна, спускаюсь по каменным ступеням и оказываюсь на самом нижнем уровне тетиного заднего двора. Под кроссовками шелестит зеленая трава.

– Эй! Погоди! – За мной, запыхавшись, бежит Айша, ее волосы развеваются за спиной. – Ты же знаешь, я терпеть не могу физические нагрузки. Видишь, как вспотела из-за тебя? Цени это. – Она сгибается пополам, потом распрямляется во весь рост и глубоко дышит. – Не хочешь объяснить, чего тебя так понесло?

– Нет.

– Насколько я помню, ты обещала, что все расскажешь. Если хочешь знать, я считаю тебя человеком слова, так что выкладывай. – Она кладет мне руки на плечи и поворачивает меня лицом к батуту.

– Айша, прекрати. Я на эту штуку не полезу.

– Какая жалость. Пока у тебя не развяжется язык и ты не расскажешь, что тебя гложет, будешь прыгать, никуда не денешься.

Понятия не имею, откуда у Айши взялось столько силы, но она одним толчком валит меня на край батута. Вспрыгивает сама, втягивает меня, и вот уже мы обе валяемся на спине на колышущейся материи.

– Терпеть тебя не могу. – Скрещиваю руки на груди. Айша встает на ноги и прыгает. – Правда-правда, я тебя… – Она делает прыжок в два оборота, и я с визгом подлетаю в воздух. – Терпеть не могу-у-у!

– Правильно, выскажись, не держи в себе! – хохочет Айша, прыгая еще выше. Темные тени хватают ее за руки, и она поскальзывается. – Расскажи, сестренка, о своих реа-а-альных чу-у-у-увствах!

– Я… – На следующем прыжке падаю лицом вниз. – Хочу!.. – Наконец кое-как встаю на ноги и тянусь к Айше, кубарем летящей вниз. Мне вдруг становится очень страшно за нее. – Прекрати! – Подскакиваю и ловлю ее за миг до того, как она свалилась бы с батута. Обе опускаемся, катимся, отскакиваем к середине.

Айша умудряется пощекотать меня под ребрами. Она не замечает клубящихся вокруг нее теней. Снова вспыхивает злое лицо Малики. Я визжу, но тут Айша задевает особенно чувствительное местечко, и, вопреки моей воле, лицо растягивается в широченной улыбке, я хохочу и хохочу, задыхаясь и хватая воздух ртом. Очки куда-то улетают.

– Улыбнулась наконец. – Запыхавшаяся Айша победно вскидывает руки, откатывается от меня и растягивается на спине, переводя дыхание. Ее звонкий смех оттаскивает меня от темноты.

Один, два, три…

Мне исполняется четыре года. Мы с Маттином, Аманом, Аминой и Айшей с визгом носимся по двору и окатываем друг друга водой из баллончиков. Падар от хохота держится за живот, а мадар старательно снимает нас на телефон.

Четыре, пять, шесть…

Мы с Айшей лежим на ее кровати и рвем в клочки недавно полученные приглашения на день рождения, потому что родители не разрешили нам идти. Айша порхает по комнате, уверяя меня, что ничего страшного не произошло и она ничего не потеряет. Я киваю вместе с ней и думаю: пусть себе кружится. Не показываю вида, что чувствую себя птицей в клетке, которая смотрит, как весь мир пролетает мимо.

– Опять ты за свое. – Айша перекатывается на бок и подпирает голову локтем. Щупает мне лоб. – Вечно витаешь мыслями непонятно где.

Я вздыхаю, щурюсь на ярком солнце, пробивающемся сквозь деревья. Теней нигде не видно.

– Прости, знаю. Просто я… очень глубоко погрузилась в эту тему по истории семьи. Она из меня вытягивает все соки.

– Так я и думала. – Айша садится, стягивает волосы в небрежный пучок. Подает мне оброненные очки. – Понимаю, тебе тяжело, так что, может быть, как раз пришло время сдержать обещание и переложить часть бремени на мои плечи. Кроме того, к чему такая спешка? Ведь прошлое никуда не убежит, верно?

– Я уже не могу притормозить. Я сказала, что закончу к Курбан-байраму. Обещала. – Я упрямо смотрю вверх, пересчитываю бусины. Пусть мне не удалось найти Малику, но я уверена, что все воспоминания, которые она мне показывала, как-то взаимосвязаны. И если я сумею вычислить эту связь, выясню, почему биби ее бросила, отыщу момент, когда все пошло не так…

– Послушай, Сара. Я понимаю, каково тебе сейчас. Честное слово, понимаю. И знаю, что в нашей огромной семье легко почувствовать себя капелькой в людском море. Поэтому-то мы и должны держаться вместе. Ты же сама сказала, наши мамы предпочитают все похоронить, но мы-то так поступать не обязаны, верно?

Я