и нет. Она как теория относительности. Можно сказать в двух словах, а, можно всю жизнь открывать её заново, но так и не понять»

Я вздохнула. Как красиво! Наверное, он действительно любит свою жену.

«В этот раз я настаиваю идти длинным путём » — ответила я.

Мы проговорили почти всю ночь, а потом все выходные.

Я рассказывала ему про Марка, он мне про свою жену. Мне показалось, немного поверхностно, не углубляясь в детали. Но и я не созналась, что ответила на его лайк, потому что увидела на фото Стамбул. Меня бессознательно тянуло туда, где Марк. А я… Макс сразу сказал, что я похожа на его жену, это не преувеличение, поэтому написал.

Не знаю, радовало меня это или огорчало. И надо ли вообще делать какие-то выводы.

Мне нравились его чувство юмора и его затылок.

Нравилось, что можно возвращаться к переписке в любой свободный момент и продолжать с того, на чём мы остановились (сон, мои нынешние заботы и работу никто не отменял).

Благодаря ему я видела то, о чём и не догадывалась. Он помогал мне понять Марка.

И я не хотела большего.

51

В понедельник я отвезла свекровь в больницу и приехала на работу.

В офисе «Бредманна» активно обсуждали беременность Завьяловой.

Манн улетел в Гонконг.

Юля приехала с обгоревшим носом и перебинтованным запястьем — училась кататься на сноуборде.

— Ну что, есть идеи? — спросила я про будущий коттеджный посёлок.

Она развела руками. Да, я тоже пока не могла придумать, как продать то, чего нет.

— Может, на месте возникнут, — выдохнула я.

— А там что за переполох? — кивнула Юля на собравшихся у стола девчонок.

— Зинаида беременна, — хмыкнула я.

— Бере… что? — переспросила Юля, словно не расслышала. Но посмотрела на меня и больше вопросов не задавала.

Иван прислал машину, чтобы ехать на объект, и всё, что меня сейчас волновало — помочь выстоять человеку, а если получится, даже исполнить его мечту.

«Стою на объекте», — сбросила я Максу фотографию. Он просил держать его в курсе.

Зачем я поделилась с ним подробностями нового проекта, даже не знаю. Я так привыкла рассказывать обо всём Марку, что, начав писать, просто не смогла остановиться. Мне невыносимо не хватало человека, который обсуждал со мной сложности моей работы, делил и успехи, и неудачи. Этим человеком всегда был Марк. И я скучала по нашим разговорам, вопреки всему.

— Похоже на марсианское поле, — в огромных резиновых сапожищах уныло чавкала по растопленной мартовским солнышком грязи Юлька.

Продукта, который можно продать, по-прежнему не было. Ни нарядных домиков, ни весёлых лужаек. Ничего, что хотели видеть люди, покупая загородный дом. Всё, что мы имели — это красивая излучина реки и… Юлька была права, марсианское поле: глина, КАМАЗы, грязь, строительные катки.

А ещё Ивана, который вдохновенно рассказывал нам про сложную технологию, по которой подняли участок на четыре метра, чтобы обезопасить от наводнений.

— Река — это только на картинке красиво, — объяснял он особенности строительства на затопляемом берегу.

И я искренне зауважала человека, который не просто хотел всучить потребителям дома, а там пусть плавают — не его проблемы, а вложил четверть миллиарда в безопасность и ещё столько же в самые крутые из существующих на рынке коммуникации.

— Ну, что мы имеем? — спросила я у Юльки, когда мы вернулись в офис.

Она закрыла рукой лицо, но ответила:

— Инвестор потратил полмиллиарда рублей, и все коммуникации проложены.

— Вот об этом и будем говорить, — решительно сказала я. — Сделаем для начала самую простую и самую эпатажную рекламу в истории рекламы. Отнеси художникам эскиз, — набросала я на листе, нечто похожее на настроечную таблицу старого телевизора или таблицу для проверки зрения. — Пусть так и напишут: «Здесь мы закопали полмиллиарда рублей, здесь проложили километры коммуникаций, сюда привезли тысячи КАМАЗов грунта» и так далее.

— А вы куда? — удивилась Юлька.

А меня дома ждали кошки: Бордо, Божоле и Шабли, а ещё Елена Сергеевна в больнице.

52

— Может, всё же позвонить Марку? — спросила я у свекрови. Есть ей перед операцией запретили, как и пить, и выходить на улицу, поэтому в одноместной платной палате я сидела в изножье её кровати, а она — привалившись к подушке.

— Я думала над твоими словами, — сказала она.

Это дома она была Железной Еленой, упрямой, волевой, хладнокровной, несгибаемой — больничные стены навевали на неё тоску, страх и беспомощность.

— Если что-то случиться, я хочу, чтобы ты знала, — она отвернулась и уставилась в окно. — Этого никто не знает, но тебе я расскажу. В тот день мы с Женей, моим мужем и отцом Марка, поссорились. Накануне его гибели. Очень сильно. Я ему изменила. И гордо сказала об этом, — она тяжело вздохнула. — Он взорвался. Вскипел. Взбеленился. Я таким его никогда не видела. Орал, что со мной разведётся. И я орала. Из вредности. Потому что у него всегда были другие женщины. Он встречал женщину и просто брал. Для него это было так же естественно, как выпить бокал вина. Для него это было удовольствие, в котором он не считал нужным себе отказывать. Будь то чернокожая жена вождя, которой с ним поделился глава африканского племени, как с дорогим гостем, или врач с полярной станции, которая вырезала ему аппендицит. Это был его способ сказать спасибо, способ выразить восхищение. Если ему понравилась женщина, вставить в неё свой чёртов член, он считал едва ли не своим долгом.

Она сглотнула, перевела дыхание.

— Он не считал нужным это даже скрывать. И считал, что я не имею права ревновать. Он мужчина — и этим всё сказано. Он улетал делать очередной авторский репортаж, порой на полгода, порой дольше, оставлял нас с Марком вдвоём, и ему даже в голову не могло прийти, что я могу поступить так же. Мы — его семья, любил повторять он. Всего три слова: вы — моя семья. И этим для него всё сказано. Семья. Нерушимое. Неделимое. Неприкосновенное. Святое. Жена и сын. А я… — она покачала головой. Вытерла скатившуюся слезу. — Не знаю, зачем я это сделала, — её голос сел. — Ни этот никчёмный роман, ни этот невзрачный мужик мне были не нужны. Он мне даже не нравился. Да, он красиво ухаживал. Да, я за долгие годы снова вдруг почувствовала себя женщиной, даже девочкой, смешливой, смазливой, вздорной, безмозглой. И словно впала в какое-то младенческое слабоумие. Я очнулась, когда этот мужик, пыхтя и потея, на мне кончил.