глупый и ленивый казачий есаул, под видом родственницы держал у себя дома любовницу.

Урусов пишет, что своими частыми пешими прогулками по Кишинёву сильно удивил жителей города. В их представлении губернатор должен был ездить по городу только в коляске. И уж совсем за рамки обычного выходили пешие визиты мадам Урусовой в местные магазины. Расплачиваться за покупки сразу для такого рода чиновников тоже считалось дурным тоном. Хороший тон предполагал брать товары в долг и не спешить с уплатой.

Клуб дворянского собрания предоставлял только один вид развлечений – карточную игру. Урусов пишет об излишней, по его мнению, терпимости кишинёвского общества к лицам с дурной репутацией. Такие лица «принимались всюду и пользовались полнейшим общественным равноправием». Удивляла губернатора и частая перемена в отношениях между знакомыми и друзьями. Много раз Урусов ставил своих гостей в неловкое положение: «Посадишь их рядом за стол, а они, оказывается, уже неделю как перестали друг с другом разговаривать. Только успеешь запомнить, что те или другие лица поссорились между собою, как они опять оказываются приятелями».

Губительно на местное общество действовала жара – тогда страсти разгорались и грозили перерасти в применение физического насилия. Урусов пишет, что сменивший Устругова вице-канцлер И.Л.Блок (1903—1905) в один из жарких периодов настолько потерял самообладание, что хотел подать в отставку: «Ему показалось, что он не способен работать, что всё идёт у него плохо, что везде царствуют взятки и злоупотребления, что мы с ним напрасно трудимся». А один околоточный надзиратель в ответ на простое замечание начальника ударил его по лицу и попал под суд.

Помпадуры и самодуры

Сама добродетель обращается во зло, когда она попадает в крайность.

И.М.Долгоруков

М.Е.Салтыков-Щедрин ввёл в обращение ёмкое и меткое словечко «помпадур», подразумевая под ним корыстолюбивого, ленивого, надменного, чванливого и самовластного царского администратора, ослеплённого своей властью и пользующейся ею, как медведь в посудной лавке. Возможно слова «помпадур» и «самодур» являются в некотором смысле синонимами.

Как ни прискорбно автору сознавать, но материалы и источники, послужившие для написания этой книги, содержат главным образом сведения о помпадурах, нежели о чиновниках честных, бескорыстных и деятельных. Объясняется ли это тенденциозностью русских бытописателей и историков, или дело так и обстояло, судить трудно.

Михаил Евграфович в своих «Помпадурах и помпадуршах» даёт яркий образ губернатора «на все руки»: «…Сделайте меня губернатором – я буду губернатором, сделайте цензором – я буду цензором… Всем быть могу, могу даже быть командиром фрегата „Паллада“, и если Бог мне поможет, то, чего доброго, выиграю морское сражение». Главное, как утверждает щедринский отставной помпадур, чтобы наружность у кандидата в губернаторы была благородная, чтобы телом был не тучен и не скареден, ростом не громаден, но и мал, лицом чист без всяких там бородавок, а уж там Бог поможет!

Власть имеет необъяснимую притягательную силу, а где власть – там тщеславие, самолюбие, гонор, самоуверенность. Редко, ох как редко кому удаётся избежать болезни под названием «помпадурство»!

Вот, взять хотя бы князя Ивана Михайловича Долгорукова, владимирского губернатора. Человек культурный, просвещённый, тонкий и образованный, обладающий поэтическим даром, любитель искусств, а вот и он не смог избежать дурмана власти, возвышающей его над простыми смертными. Побывав в гостях у богатого покровского помещика Бехтеева, насладившись изысканным и обильным угощением и тонкими дорогими винами хозяина, посмотрев театральное представление домашнего театра, приняв участие в великолепном бале и налюбовавшись на фейерверк и наслушавшись грома пушечного салюта, умиротворённый князь восклицает:

– Как хорошо быть губернатором!

Редкая птица долетит до середины Днепра, сообщает нам Н.В.Гоголь. Редкий русский человек, вознёсшись на вершину власти, избегает участи помпадура, добавим мы.

Тобольский губернатор генерал-поручик Денис Иванович Чичерин (1763—1780) был, по всей видимости, помпадуром в полном смысле этого слова. Своим указом от 29 октября 1773 года он на сто с лишним лет предвосхитил образ чеховского унтера Пришибеева, в котором «приказать изволил, чтоб подтвердить всем живущим в городе Тобольске обывателям, дабы с полдня37, по пробитии одиннадцати часов, никто из домов своих не отлучался и так поздно по городу не ходил и не ездил». С ослушниками, пообещал Чичерин, будет поступлено по всей строгости.

В связи с участившимися в городе случаями воровства Денис Иванович предложил жителям держать на всякий случай заряженные ружья, а при обнаружении воров – стрелять им по ногам, «дабы чрез то можно было всю сию шайку собрать». Если учесть, что ружья были у очень небольшой части жителей Тобольска, то можно сделать вывод об эффективности этого указа. 22 октября 1776 года губернатор выступил уже в роли культуртрегера, приказав полицмейстеру Я. Мейбому проследить, чтобы «во всех харчевнях и где хлеб и калачи пекут, вымораживать тараканов». Вероятно, Чичерин хотел прекратить выпечки, при которых в хлеб и калачи попадали тараканы.

13 ноября того же года, возмущённый нарушением уже ранее изданного распоряжения, Чичерин снова строго-настрого наказывает всем обывателям и ямщикам никого из сибирской столицы без предварительной регистрации в полиции не возить. Нарушителей сего приказа губернатор обещал наказание «кнутом с вырезанием ноздрей» и билет на каторгу.

В саратовском наместничестве внутренний порядок был «не токмо забавен, но жалости достоин», пишет эскадронный начальник А. Пишчевич. Взять хотя бы тот факт, что в губернии безнаказанно действовали разбойники во главе с бывшим прапорщиком Родичевым. Всё объяснялось бездействием губернатора Ильи Гавриловича Нефедьева. Пшичевич так описывает рабочий день этого господина:

Вставал губернатор очень рано. Единственное дело, которым сей господин занимался в интересах губернии, было визирование некоторых бумаг, которые ему приносил секретарь Есипов. Делал он это под присмотром своей супруги. Часто, пока секретарь читал ему документы, губернатор засыпал, хотя только что встал с кровати. Есипову приходилось его будить и начинать снова.

После этого к губернатору приносят щенков, и тут он уж просыпается сразу и окончательно. Начинается сортировка животных: вот этих, самых лучших – себе, других – на подарки приятелям, а остальных – на выброс.

После щенков начинается туалет, во время которого он болтает всякий вздор с парикмахером и узнаёт последние городские сплетни. В десятом часу Нефедьев «принимает». На приём он времени почти не отпускал, потому что ждали карты. Затем обед, снова карты, а там уж и вечер. И так каждый день, кроме четвергов: в этот день его ожидала ответственная и почётная миссия – проверять исправность свеч на игорных столах. При сём, иронично замечает Пишчевич, губернатора нельзя было не похвалить. Он осознавал, что «губернаторская должность есть обширна, для исполнения которой потребны великие способности». Не признавая в себе никаких, он пустил дело на самотёк и чувствовал себя прекрасно: никто его не беспокоил, не проверял и не критиковал.

Что ж: и такой способ управления был намного лучше, чем правление какого-нибудь самодура, ежедневно показывавшего своим подчинённым и жителям губернии, где раки зимуют – как например наместник Сергей Васильевич Неклюдов, правивший в Тамбове и окрестных губерниях в конце правления матушки-Екатерины (1795—1796).

В прошении на высочайшее имя козловский купец Месилин писал:

«Тамбовские стряпчие Хвощинский и Каверин разорили и арестовали меня, но они на сие не осмелились бы, если бы правитель наместничества Неклюдов для жадного своего корыстолюбия не избрал их самыми лучшими насосами, глотающими в его пользу кровавый труд… И как узнал правитель о моих жалобах, то приехал в Козлов и посадил меня в тюрьму и велел выключить из купечества для отдачи в солдаты или же для отсылки на поселение».

К счастью, жалоба купца возымела действие. Неклюдова уволили в отставку и запретили ему проживать в Москве и Петербурге. В числе пунктов его обвинения значились взяточничество во время рекрутских наборов, освобождение за мзду разбойников и смертоубийц от судебного преследования, невыдача губернским и уездным воинским командам жалованья, противозаконная торговля алкоголем и др. За отказ дать взятку Неклюдов наказывал кнутом.

Не меньшим «помпадуром» и вором слыл и тамбовский градоначальник полковник Булдаков. В 1796 году одряхлевший полковник полностью запустил свои дела, и обыватели жаловались: «От сего вместо соблюдения порядка от самих блюстителей онаго