Эту историю мне рассказала Дина, племянница моей старойподруги. Дину я помнила совсем девочкой, потом очаровательной девушкой, атеперь передо мной сидела элегантная, уверенная в себе иностранка,преподаватель Маастрихтского университета, вдова сорока двух лет, впрочем, навид больше тридцати пяти ей не дашь. Но это не история ее становления, этоистория любви, которая, похоже, перевернет скоро всю ее жизнь. Впрочем, ктознает… Я изменила здесь только имена и фамилии.

Вот уж воистину, от сумы и от тюрьмы не зарекайся! И еслипроблема сумы сейчас передо мной в силу многих обстоятельств не стоит, то втюрьму я все-таки угодила, хоть и в голландскую! И всего лишь на три дня,смешно, правда? А дело было так: выхожу я в Маастрихте из супермаркета и вижу:какой-то молодчик арабского типа вскрывает багажник моей машины. А надо вамсказать, что в Голландии обычно полицейских не видно, но когда нужно, они туткак тут. Но не в моем случае! Тогда я выхватила из пакета литровую бутылкукока-колы, подбежала к нему сзади и шарахнула по башке! А что еще мнеоставалось? Он упал и вроде даже потерял сознание. Вот тут сразу появились двоев полицейской форме и арестовали меня. Но я не испугалась, я ведь в Европе,разберутся… Вот если б я в Америке негра так шарахнула, меня с их гребанойполиткорректностью могли запросто черт-те в чем обвинить, а тут… Я позвониласвоему адвокату, но три дня все-таки пришлось отсидеть. Хорошо отдохнула, междупрочим. Меня только беспокоили мои звери – собака Тузик, чистокровная дворняга,и два кота, Кукс и Мойша. Но старый друг Додик согласился эти три дня пожить вмоем доме и присмотреть за зверинцем. В последнюю тюремную ночь мне приснилсясон – я, совсем молоденькая, играю в волейбол на пляже в Красной Пахре, где уотца была дача. Мне жарко, я вхожу в речку и плыву по течению, и мне такхорошо, прохладно, а солнышко светит, берега пустынные, и вдруг я вижу полянку,всю в ромашках, такие в природе редко встречаются, все больше на рекламныхснимках в глянцевых журналах… Я вылезаю на берег и вдруг осознаю, что мне отсилы лет семь-восемь, а в волейбол я играла восемнадцатилетней… Значит, если быя не вылезла на берег, то могла бы доплыть по этой речке до небытия? Но тут япроснулась. Странно, мне редко снятся сны, а уж снов о прошлом я практическиникогда не вижу. К чему бы это, думаю?

Утром я вышла «на свободу с чистой совестью». Встречал меняДодик.

– Ну ты даешь! – он обнял меня. – Как тебеголландское узилище?

– Класс! Но все-таки больше всего на свете хочетсяпринять душ! Как там мои звери?

– Нормально! Кукс только очень скучает.

– Он обиделся, не будет неделю со мной общаться, я егознаю!

– Слушай, Динка, а кто такая Тося Бах?

– Кто? – ахнула я.

– Звонила какая-то Тося Бах. Из Москвы.

– Господи, невероятно! Это моя одноклассница… Но какона узнала мой телефон?

– Вероятно, у твоего отца?

– Исключено. Отец не знает ни адреса, ни телефона. Мыпоследний раз общались лет десять назад, и я тогда еще жила в Амстердаме. А чтоона хотела?

– Понятия не имею, спросила только, я муж или не муж.Еще спросила, где ты?

– И ты, конечно, не отказал себе в удовольствиисообщить, что я в тюрьме? – засмеялась я.

– Как ты хорошо меня знаешь! Разумеется, я сказалчистую правду!

– А она что?

– Сперва глухо замолчала, потом решила, что я шучу, апотом я сжалился над ней и заодно над твоей репутацией в родном городе и всеобъяснил. Так что она сегодня будет звонить, если, конечно, не слишкомиспугалась.

– Интересно, что ей понадобилось? Я о Тосе Бах большедвадцати лет не слышала.

– Ну, наверное, собралась зачем-то в Голландию или вБельгию, вот и разыскала тебя.

– Но через кого?

– Ну, в принципе, можно через адресный стол найтичеловека.

– Но она не знает моей новой фамилии…

– Ерунда, Динка, найти человека не так уж сложно.Какая-нибудь наша Арахна[1] где-то тебя упомянула, кто-то тебявспомнил…

– Да, вероятно…

Между тем мы приехали в маленький бельгийский городМаасмехелен, где я после смерти мужа жила со своим зверьем. Тузик с громкимлаем кинулся ко мне, Мойша стал радостно тереться о мои ноги и громкомурлыкать, а Кукс смерил меня сумрачным взглядом и величественно удалился.Обиделся, как я и предполагала. Он же не знает, что я не развлекалась настороне, а сидела в тюрьме и потому нуждаюсь в сочувствии.

– Додик, заходи, кофе дам.

– Нет, благодарю, у меня и так проблемы в личной жизнииз-за твоего хулиганства! Я только заберу лэп-топ и пижаму. А вот вечером давайгде-нибудь поужинаем!

– А личная жизнь?

– К вечеру я с ней уже на сегодня покончу! Созвонимся?

– Конечно!

Как все-таки хорошо дома! Однако наслаждаться домашним уютоммне мешала мысль о звонке Тоси Бах. Это был звонок из прошлого, далекого и,казалось, прочно забытого. Я вроде бы хорошо усвоила науку забвения. Жизньсложилась так, что каждые несколько лет приходилось говорить себе – забудь. Скаждым разом мне это давалось все легче, а Тося Бах была из того, самогодолгого, периода, забыть который было труднее всего, ведь там осталось всё – родители,детство, юность, школа, первые влюбленности, первая взрослая любовь, родина,наконец… Но я справилась, по крайней мере, мне так казалось, пока эти семь букв– Тося Бах – не взбаламутили душу…

Тося Бах была моей школьной подругой, мы с первого класса сиделиза одной партой, правда, часто ссорились, уж очень разные характеры. Новсе-таки общего было больше. Ее отец был крупным ученым, мать тоже, у них былабольшая, типично профессорская квартира с массой книг, не слишком ухоженная,там всегда слегка пахло пылью, но мне у них нравилось. Их домработница Марусяделала фантастические блинчики с мясом. Тоська была младшей дочерью в семье, иее родители были лет на десять старше моих. У нас тоже была большая квартира смассой книг и домработница, правда, она занималась только уборкой и стиркой,готовить бабушка ей не доверяла. У Бахов домработница жила много лет, а у насони менялись очень часто. И вообще, их дом представлялся мне какой-тотвердыней, а наш – шатким и валким. Что впоследствии и подтвердилось… Интересно,Тоськины родители еще живы? Неужели она хочет приехать и потому разыскала меня?А я хочу ее видеть? Не знаю… Наверное, скорее хочу, но лучше бы этого не было…Вон как от одного только упоминания ее имени все разбередилось… И боль отпотери мамы, и обида на отца и бабку, и вообще… Но тут зазвонил телефон.