Нюкта кивнула и, сняв с вешалки Марино пальто, накинула его на плечи. Наташа медленно влезла в куртку и посмотрелась в маленькое зеркальце у двери. После недолгого сна она выглядела еще более пьяной. Пощипала себя за дряблые щеки до появления румянца и сгрызла с губ шелушину сухой кожи. Пригладила бесцветные волосы, по-хозяйски дернула дверь, шагнула в коридор. На первом этаже кто-то рыдал, на миг Нюкта подумала, что это кто-то из Мариных родственников. Пуховичок приостановилась. Нюкта напряглась: а может, опять что-то стряслось? Похоже, эта Наташа притягивает несчастья.

– Будете писать заявление?

Лена, ассистентка Мары, поддерживала за локоть рыдающую женщину в распахнутом плаще и опущенном капюшоне.

– Нет! – женщина дернулась как от удара. – Я домой пойду! Этот изверг меня убьет, а не убьет, так покалечит. Как же больно.

Женщина схватилась за бок и сползла по стенке на пол. Плащ ее оставил на гипсокартоне влажный след. Скинула капюшон: из макушки был явно выдран клок волос, по иронии, набухшее розовое пятно по форме напоминало сердце. Красивое большеглазое лицо с породистой горбинкой на тонком носу походило на маску. В ноздрях запеклись кровавые корочки.

– Давайте наша медсестра вас осмотрит хотя бы. – Лена присела рядом на корточки, ее полные ноги сделались похожи на куриные бедрышки. – Убедиться, что ничего не сломано.

Женщина всмотрелась в темноту коридора. Сделалась совсем белой и неживой. Из дальнего крыла шел высокий молодой человек в растянутом спортивном костюме и грубых ботинках.

– Не бойтесь! – поймав взгляд женщины, воскликнула Лена. – Это наш подопечный.

– Мне сказали, что это женский центр, – прошелестела гостья и снова накинула капюшон. – Только женский!

– Конечно, – затараторила Лена, – но у женщин бывают дети! Подростки-мальчики в том числе, не отцам же их оставлять.

Пацан, не обращая внимания на драму возле рецепции, с выражением лица, какое часто бывает у Изи, вышел на крыльцо и хлопнул дверью.

– Пойдем тоже, – Наташа подтолкнула Нюкту в спину.

Снаружи было ветрено, шел мелкий дождь. Пуховичок оттащила Нюкту подальше от ступенек. При виде избитой женщины она как-то притихла, а теперь, как только та пропала из поля зрения, вновь стала собой. Подцепила толстыми сухими губами сигарету и, резко откинув голову, вытянула ее из пачки.

– Если Бог есть, у него злое чувство юмора, – философски заметила Наташа, терзая дохлую зажигалку. – Ты меня спасла ценой Мариной жизни.

Как же хочется надавать оплеух этой самодовольной дуре!

– А Подреза теперь посадят! – продолжила Наташа, наконец втянув слабенький огонек в сигарету. – Так ему и надо, суке. Я ему такие проводы устрою, вот это будет праздник. Кстати, Ань, а как думаешь, мне может его машина достаться?

– Да на каком основании? – грубо ответила Нюкта.

– А кому? – Наташа выпучила глаза и выпустила дым из бледной пасти.

Какая жаба!

– Ты говорила, у него бабушка живая есть.

Наташа заржала и притопнула ногой.

– И ты думаешь этой чеканутой нужен его джип? Пусть к гробам лучше приценивается! – Наташа посмотрела на небо, все еще сомневаясь, что идет дождь. – Пойдем под козырек.

Тут крупная капля угодила прямо на сигарету. Наташа чертыхнулась и растерла табачного червяка грязной подошвой.

– А вообще я буду скучать по Костику.

Ну вот, уже Костик, а не сука.

– Хрен знает, как будет с другими теперь. Особенно в этом деле, – Наташа погладила себя между бедер. – У тебя есть мужик?

Нюкта не ответила, только скривилась.

Тут в нахохленных кустах мелькнул гибкий черный силуэт. Мина! Два больших лунных глаза посмотрели Нюкте прямо в душу. Нюкта хотела броситься к кошке, подхватить ее под брюшко, унести из-под дождя. Оскользнулась на мокрой траве. Какое бесцветное небо, какие лысые кроны.

– Эй, ты что, пьяная? – мужской голос прорезал гул в ушах Нюкты.

Наташа хихикнула, помогла Нюкте встать на ноги, и в какой-то момент они обе чуть не завалились в лужу.

– Да она пол-литра высосала на моих глазах, – развязно заявила Пуховичок и полезла в пачку за второй сигаретой.

Давешний пацан – на вид лет пятнадцать, басок как у тридцатилетнего, потоптался на месте, погладил льва на вазоне и вошел в центр. Оттуда сразу же выскочила Лена.

– Простите, здесь не курят! – голос у помощницы Мары дрожал, она явно вымоталась здесь одна.

– Господи, ну и стервоза, – шепотом сказала Наташа, обняла руку Нюкты, повисла всем весом и продолжила громко: – Здесь хуже, чем в вытрезвителе, эти девки как надзирательницы в тюрьме.

– Аня, а вы не поможете мне с бухгалтерией?

– Да, конечно. – Нюкта высвободилась из Наташиной хватки и, потирая плечо, пошла за Леной.

Нюкта не любила смотреть новости. Но сейчас, закрывшись в Мариной комнате отдыха, включила телевизор и защелкала пультом, вдруг там покажут сюжет про отца: найден труп, жестокое убийство, разыскиваются дочери жертвы. Телевизор залил белую каморку мерцающими всполохами. Нюкта устроилась на кушетке и убавила звук на минимум. За стеной была общая спальня, новенькая, у которой выдраны волосы, вздрагивала и кричала во сне, даже приняв успокоительное. Пуховичок там же дрыхнет как убитая. Кажется, ее не разбудят ни вскрики, ни бормочущий телевизор. В новостях про отца ничего. Ни на Первом, ни на НТВ, ни на «России»… Нюкта из-за этого то приходила в ярость и металась по комнатушке из угла в угол, то апатично, не моргая, смотрела на экран. Что-то похожее она чувствовала, когда отец сказал, что мама не вернется к ним из Парижа.

Громче телевизора заурчал живот. Когда она ела в последний раз? Нюкта стала рыскать по комнате теперь с конкретной целью – найти что-нибудь съедобное. В узком стеллаже шампунь и икеевское полотенце, свернутое валиком. Нюкта откупорила пластиковую бутылку и вдохнула запах эфирных масел – запах Мариных волос. У окна, заваленная бумагами, на которых тут и там мелькала курчавая Марина подпись, стояла низкая тумбочка, похожая на советское радио. Внутри кипятильник, литровая банка с белым налетом и окаменелые пряники. Нюкта схватила один и, снова усевшись перед экраном, поскоблила добычу зубами. Крошки глазури усыпали хлопковую рубашку и пижамные штаны в голубую полоску. Их Нюкта одолжила в центре – в ее гардеробе никогда не было одежды для дома: мать пижам не признавала. Сгрызла только половину пряника. Обмусоленный остаток отложила на тумбочку. Легкий мятный холодок раскрылся во рту. Сделать бы чай, но уже нет сил вставать.

По сравнению с водительским креслом кушетка казалась пуховым лежбищем. Нюкта опустила звенящую и неспокойную голову на кожаный подлокотник. Сонная усталость тут же залепила веки. Последнее, что она слышала, перед тем как провалиться в сон, – повтор репортажа с какого-то праздника в подмосковном «Жилищнике». Какими ничтожными кажутся усилия людей из говна и палок делать красоту.

Во сне Нюкта стала Марой. Она это поняла сразу – по тому, как свободно двигается тело. Прежде зажатое, сутулое под вечно сползающими плечами материнской одежды, оно теперь распрямилось и казалось невесомым.

Мара бежит на цыпочках, не желая причинять земле боль своими каблучками. Ее короткие волосы взъерошены и похожи на высохший цветок. Маре (или Нюкте) ужасно интересно посмотреться в зеркало. Она оглядывается по сторонам: блик на стекле, за ним бледное пятно – человеческое лицо. Это Изи. Сестра страшно скалится за рулем джипа. От вида этой улыбки Мара вся наливается свинцом и больше не может бежать. Джип ревет кабаном, подскакивает к Маре и свирепо бодает ее бампером. Боли нет, только вспышка и новая картинка: Изи, словно краб, обходит Мару и томагавком прицеливается к горлу.

Шея, неудобно устроенная на подлокотнике, затекла. Перед глазами Нюкты все еще стояла жуткая улыбка Изи. Сестра всегда была такой? Может, из-за нее мать уехала? А что, если Изи убила отца? Нюкта потерла шею, помотала головой и потянулась. Тело ноет, будто ночевало в багажнике «лексуса». Порылась в сумке в поисках зубной щетки, под руку попалась мятая открытка. Снова перечитала записку сестры. Нет, Изи всего лишь подросток.

Нюкта вышла в коридор, миновала общую спальню, из которой доносились храп и тоненькие всхлипы, и нырнула в туалет. Из зеркала над раковиной за Нюктой наблюдало какое-то незнакомое лицо. Это была еще не прежняя Нюкта, но уже и не мать. Она пыталась понять, что изменилось. С шеи совсем сошли синячки. Ну да, отросли светлые корни, появились лиловые полумесяцы под глазами, нос усыпан темными точками. Нюкта поморщилась и принялась сцарапывать их намыленными ногтями. Только когда тщательно умылась, почистила зубы и причесалась бесхозным пластмассовым гребнем, поняла, что дело во взгляде. Один в один как у Изи в сегодняшнем сне.

Если бы