Наконец Чарльз с трудом поднялся на ноги. Надел шляпу. Он больше ничего не чувствовал. Словно что-то умерло внутри. Медленно подойдя к убежищу, он сказал одному из голодных парней:

– Мне нужна лопата.

– Вот так я его и похоронил, – рассказывал Чарльз Фицу Ли. – Сам вырыл могилу, положил его туда, накрыл. Потом сверху набросал несколько камней. Не очень подходящий памятник для самой лучшей лошади, на которой я когда-либо ездил.

Услышав о его потере, Фиц пригласил друга в свою палатку выпить виски. Плотное телосложение и густая борода делали генерала намного старше своих лет.

– Выпей, – сказал он, показав рукой на оловянную кружку, стоявшую на походном столе. – Легче станет.

Чарльз знал, что легче не станет, но немного выпил, из вежливости. Плохой виски обжег горло.

– Значит, тебя спас младший Хазард?

Чарльз кивнул:

– Если бы не он, я бы уже был покойником. Надеюсь, он жив, хотя ранили его, насколько я понял, серьезно.

Фиц сокрушенно покачал головой:

– Ну и досталось же тебе в последнее время. Одно за другим – сначала кузен…

– Кузен? – замерев, повторил Чарльз.

– Полковник Мэйн из дивизии Пикетта. Это случилось две или три недели назад. Я думал, ты знаешь.

– Знаю – что?

– Он наткнулся в лесу на раненого янки, хотел ему помочь, а у того был припрятан пистолет.

– Что с Орри?

– Умер. Почти мгновенно, как говорят ординарцы, что были с ним.

Когда-то в Вест-Пойнте Чарльз подрался на кулаках. Это было просто соревнование, никакой враждебности. Через двадцать минут его противник, ниже его ростом, но более опытный и подвижный, начал пробивать его защиту и атаковать. Сначала Чарльз болезненно ощущал каждый удар, но в какой-то момент стал осознавать только их тяжесть, но боли больше не чувствовал.

Так было и сейчас. Он смотрел в пол между своими истрепанными сапогами и думал обо всем том, чем он был обязан Орри. О том, как Орри много лет назад сумел разглядеть что-то стоящее в своем беспутном кузене; как убедил его поступить в Академию, даже нанял учителя, чтобы подготовить его к вступительным экзаменам. Чарльз любил этого высокого немногословного человека. И Мадлен его любила. Что же им теперь делать?

– Чарльз, мне ужасно жаль, что я вот так неловко сообщил тебе эту трагическую новость. Если бы я знал…

Чарльз вяло махнул рукой:

– Все в порядке. Не извиняйся.

– Что будешь делать? – спросил Фиц, немного помолчав.

– Надо получить пропуск. Поеду на юг, поищу лошадь.

– В Виргинии ты ее вряд ли найдешь.

– Значит, в Северной Каролине.

– И там тоже.

Чарльз равнодушно пожал плечами:

– Может, у генерала Батлера найдется. Он в Южной Каролине.

– Как и Шерман.

– Да…

Слова друга не насторожили его. Его больше ничто не могло испугать. Вздохнув и расправив ноющее тело – уже начинал одолевать ревматизм, – он встал с походного стула, взял свое лоскутное «пончо», уже порядком истрепанное непогодой, просунул голову в дырку и расправил его по плечам. Материя еще хранила лошадиный запах, и Чарльзу снова захотелось заплакать, но слезы словно кто-то запер у него внутри где-то очень далеко.

– Спасибо за виски, Фиц, – сказал он. – Ты теперь береги себя, ведь уже скоро все закончится.

В глазах генерала промелькнула досада, когда он понял, что Чарльз говорит о поражении, но он сдержался, пожал ему руку и сказал:

– Еще раз прими мои искренние соболезнования о твоем кузене. И мне очень жаль, что ты потерял серого.

– Мне жаль, что я потерял их обоих ни за что.

– Ни за что? Да как ты можешь так…

– Пожалуйста, не надо говорить со мной тоном старшего офицера, Фиц, – без всякой злобы перебил его Чарльз. – Мы все воюем ни за что. Теряем родных, близких, друзей, сотни прекрасных людей. Ради чего? У нас никогда не было шанса на победу. Лучшие люди в Дикси говорили это с самого начала, но их никто не слушал. Очень жаль.

– Возможно, ты и прав, – ответил Фиц, – но все равно священный долг каждого южанина…

– Довольно, Фиц! В убийстве нет ничего священного. Ты хоть раз за последнее время видел вблизи убитого человека? Или лошадь? Это самое настоящее богохульство, а не священный долг – вот что это такое.

– И тем не менее долг требует…

– Да будет тебе, я свой долг исполню. Я буду исполнять этот гребаный долг до тех пор, пока твой дядюшка, или Дэвис, или еще кто-нибудь, не потерявший рассудка, не поймет наконец, что давно пора вывесить белый флаг и прекратить эту бойню. Но ты не заставишь меня видеть во всем этом что-то хорошее или благородное. Доброй ночи. Сэр.

Через два дня Чарльз дошел до Уэлдонской железной дороги, проходящей южнее Питерсберга. В рваном мундире, с кобурой у бедра, с завернутой в непромокаемую ткань саблей под мышкой и окурком сигары, тлеющей между стиснутыми зубами, он залез в медленно ползущий товарный поезд. В стене вагона зияли две огромные, пробитые снарядами дыры, сквозь которые виднелся залитый лунным светом сельский пейзаж и белые холодные звезды в вышине. Но Чарльза эти красоты не интересовали. Пусть хоть вся Виргиния летит в тартарары – ему было все равно. Впрочем, дело к тому и шло, похоже.

Шорохи и скрип в передней части вагона сказали ему, что он здесь не один – есть и другие пассажиры в этом поезде, идущем на юг. Они могли иметь пропуска или быть дезертирами – не все ли равно? Ему было безразлично.

Он стоял в открытой двери вагона, пока поезд тащился мимо какой-то станции, где несколько армейских сигнальщиков размахивали тусклыми фонарями перед стрелками. Докурив сигару до конца, он выбросил ее. Ночной воздух обдувал его, такой же холодный, как пустота у него внутри.

Края его лоскутного «пончо» хлопали на ветру. Один из парней, прятавшихся в углу, хотел было поговорить с новым пассажиром, но, взглянув на его бородатое лицо, освещенное светом фонаря, передумал.

Эштон смертельно устала от ночевок в неудобных постелях, где ей постоянно приходилось напрягаться, чтобы не задеть тюленье тело своего мужа, лежащего рядом. Как же ее тошнило от всего этого притворства с Джеймсом и всеми этими незнакомцами, которые то и дело интересовались ее акцентом.

– Да, сэр… да, мадам… мы своего рода южане. Мы из Кентукки, но мы воспитаны в верности Союзу…

Как ее раздражала необходимость снова и снова повторять эту ложь, заставлять себя терпеть бесцеремонные замечания и грязные номера, предлагаемые трактирами и гостиницами по пути их долгого и, похоже, бесконечного странствия. С фальшивыми документами они проехали от Монреаля до Виндзора и Детройта, потом добрались до Чикаго, а теперь, в начале февраля, – до Сент-Луиса, где их дороги должны были разойтись. Пауэлл и ее муж собирались поехать на запад по суше, а Эштон предстояло две недели добираться до Санта-Фе.