на которую я с удовольствием оглядываюсь, и которая особенно занимает меня, когда я путешествую. И вот я смотрю на тебя, как на героя, снизу вверх, и горжусь, что могу сказать: я был не без влияния на его развитие, он мне доверял свои желания, мечты, и хотя потом его часто не понимали, но я-то знал, к чему он стремится. Слава Богу, я имел возможность беседовать о тебе со своей женой, а потом и с детьми; ведь в доме моей тещи ты чувствовал себя свободнее, чем у себя, особенно после того, как потерял свою благородную мать. Скажи нам хоть раз еще: да, я вспоминаю о вас в веселые и грустные минуты. Ведь каждый человек – даже такой великий, как ты, – бывает счастлив только раз в своей жизни именно в юности; камни Бонна, Крейцберга, Годесберга, Баумшуле и т. д. имеют выступы, на которых спокойно могут отдохнуть мысли твои.

Впрочем, теперь расскажу о себе, о нас, чтобы дать тебе образец того ответа, который жду я от тебя.

После моего возвращения из Вены в 1796 г. мне жилось довольно плохо; несколько лет я должен был перебиваться только своей практикой в этой обедневшей стране, пока избавился от нужды. Наконец, я снова сделался профессором на жалованье и тогда женился, в 1802 г. Через год у меня родилась девочка, которая жива поныне и удалась на славу. У нее веселость отца соединяется с большим здравым смыслом, и играет она охотнее всего бетховенские сонаты. Это, вероятно, не заслуга ее, а нечто врожденное. В 1807 году у меня родился сын, который изучает теперь в Берлине медицину. Через 4 года я пошлю его в Вену; займешься ли ты им? В семье твоего друга отец умер 1 января 1800 года, 70-ти лет от роду. Из семьи моей Шоластер умер 4 года тому назад, 72-х лет от роду, тетка Штокхаузен фон-дер-Ар – в этом году, 73-х лет. Маме Брейнинг 76, дяде в Керпене – 85 лет. Последний еще жизнерадостен и часто говорит о тебе. Мама с тетей переехали снова в Кельн, они живут в доме своих родителей, порог которого они, через 66 лет, вновь переступили; дом заново переделали и т. д. Я сам отпраздновал 60-й день своего рождения в обществе приблизительно 60 друзей и знакомых, в числе которых находились знатнейшие лица города. Я живу здесь с 1807 года, у меня хороший дом и хорошее место. Мое начальство мною довольно, король дал мне орденов и медалей. Лора и я находимся в довольно хорошем здоровье.

Вот я сразу и ознакомил тебя с нашим положением, а если хочешь впредь иметь сведения о нем, то отвечай только. – Из наших знакомых надворный советник Штуп умер 3 недели тому назад, Фишених – статский советник в Берлине, Рис и Зимрок – два добрых старичка, из коих, однако, последний гораздо болезненнее первого.

Два года тому назад я провел месяц в Берлине; там я познакомился с директором певческой академии г. Цельтером, высоко гениальным и крайне откровенным человеком, за что слывет грубияном. В Касселе Рис повел меня к Шпору. Видишь, я все еще знаюсь с артистами.

Почему ты не отомстил за честь своей матери, когда во Франции и в Conversations-Lexicon’e тебя называли плодом любви? В Бонне говорят, что желавший тебя защитить англичанин дал оплеуху негодяю, который заставил твою мать быть беременной тобою 30 лет, так как прусский король, твой предполагаемый отец, умер еще в 1740 году. Лишь свойственное тебе отвращение печатать что-либо, кроме музыки, могло быть, очевидно, причиной подобной непростительной терпимости. Если хочешь, я поведаю миру правду относительно этого. Вот, по крайней мере, хоть один пункт, на который ты ответишь. Не думаешь ли ты некогда отвернуться от Стефанстурма? Не соблазняет ли тебя путешествие? Не мечтаешь ли вновь увидеть Рейн? Привет тебе от г-жи Лоры, также и от меня.

Твой старинный друг Вглр.

Кобленц, 29-го декабря 1825 г.

Уже давно милый Бетховен! Я жду, чтобы Вегелер вам вновь написал и вот, когда это желание исполнено, считаю своим долгом добавить пару слов, не только затем, чтобы напомнить вам о себе, а чтобы повторить важный для нас вопрос: нет ли в вас желания снова повидать Рейн и свою родину? Вы будете во всякое время дня и ночи нашим желанным гостем и доставите Вег. и мне величайшую радость. Наша Ленхен обязана вам не одной хорошей минутой, так охотно слушает рассказы о вас, знает все мелкие события нашей веселой юности в Бонне, о раздорах и примирениях. Как бы рада была она вас увидеть! У девочки нет, к сожалению, музыкального дарования, но большим прилежанием и терпением она все же достигла того, что может играть ваши сонаты, вариации и т. п., и так как музыка по-прежнему остается лучшим развлечением для Вег., то она доставляет ему ею много приятных минут. У Юлия есть талант к музыке, но до сих пор он был очень небрежен, и только полгода тому назад с охотой и с удовольствием стал учиться игре на виолончели, так как в Берлине у него хороший учитель, то я уверена, что он научится чему-нибудь. Оба велики ростом и похожи на отца, и веселым и бодрым настроением, которое, слава Богу, не совсем покинуло Вег. Ему доставляет большое удовольствие играть темы ваших вариаций, старые его более занимают, но иногда он с невероятным терпением заучивает новые. Ваша «Жертвенная песнь» является последней. Он никогда не входит в комнату, не направившись к роялю, уж из этого, милый Бетховен! вы можете усмотреть, как постоянно вы живете у нас в памяти, скажите же хоть раз, что это имеет для вас какое-нибудь значение и что мы не совсем забыты вами. Если бы не было так трудно удовлетворить наше сильнейшее желание мы, верно, давно уже навестили бы брата в Вене, причем, наверное, значительную роль играло бы удовольствие вас увидеть, но нечего и думать о такой поездке, особенно теперь, когда сын в Берлине. Вег. вам сообщил о нашем житье, мы не можем жаловаться, даже самые тяжелые времена были для нас счастливее, чем для сотен других; главное мы здоровы и дети наши добры и честны. Они оба не доставили нам никакого огорчения, да и сами веселы и добры. Ленхен пережила только одно большое горе, когда умер наш бедный Буршейд, потеря, которой мы все никогда не забудем. Будьте здоровы, милый Бетховен, и по доброте своей,

не забывайте нас, Элн.