зэка тем более не может норму выполнить, начинается дистрофия, потом дошедших до состояния ходящих скелетов собирают в бригады добровольцев и они устраивают цветники перед окнами их бараков. После рабочего дня с тачкой и лопатой, само собой. Так они и дохнут от изнеможения прямо на этих цветниках, как мухи.

Продолжение письма:

«Режим правильный — встаю к 8 часам, в 12 обедаю, в 6 ужинаю, потом чай, в 11–12 ложусь спать, причем в общежитии радио кричит допоздна, часто засыпаю под звуки оркестра.»

Что-то в такой режим не вписывается 12-ти часовой рабочий день с тачкой. «Эй, враги народа, бросай тачки, кирки и лопаты! 6 часов уже! Идите чайку попейте, потом снова будете социализм строить!»

Ну и, наконец, в этом письме строки, благодаря которым нынешние «интеллектуалы» считают, что эти вангенгеймы были совершенно безвинно осуждены и хранили верность партии в лагере до самого расстрела их по приговору фантастических «троек»:

«Ты не можешь представить себе состояние человека, который выполняет свой священный коммунистический долг, но не может добиться реальных результатов. И обида, и боль, и сознание безумного бессилия. Но вера меня пока не покидает. Я еще 9 марта писал т. Сталину, что веру в Партию я не потерял и не потеряю ни при каких условиях. Уверен, что это именно так и будет. Бывают моменты упадка веры, но систематически борюсь с этим и не допущу. Эх А. М. (Горький) пел про гордого человека. Почему ему не доказать на деле, что он может бороться за честь коммуниста, оставшегося гордым ленинцем.»

Мне вот очень интересно было бы глянуть (жаль, что это невозможно) на письмо Вангенгейма Сталину. Интересно, там есть такие строки: «Товарищ Сталин, Вождь и Учитель, прости меня за хамское отношение с моей стороны к твоей просьбе насчет выступления на Всесоюзном съезде геофизиков. Я реально берега попутал»?

Но что-то мне подсказывает, «гордый ленинец» — это нечто отличное от порядочности обычного человека. У меня, например, не хватило бы «гордости» обращаться с просьбами к человеку, которого так, как Вангенгейм Сталина, хамски послал к чертовой матери с его просьбой произносить речь на Всесоюзном съезде на русском языке.

А насчет верности Партии. Вы можете себе представить такое письмо из заключения обычного уголовника жене:

«Здравствуй, дорогая! Узнай, как там насчет моей апелляции у адвоката. Мне нужно отмазаться от одного разбоя, за который меня посадили и будет всё чики-чики, выйду на свободу и бомбану с братанами ломбард, будешь вся в серьгах и кольцах. А насчет того, что до посадки я еще грабанул две богатые хаты, менты так и не узнали, козлы тупые»?

Любой уголовник знает, что его письмо в оперчасти прочтут и не только УДО накроется, если он будет писать о намерении продолжить после освобождения преступную деятельность, но еще и из текста — новые обстоятельства, можно еще к старому сроку заработать новый по новой статье.

Мы же с вами не верим в искренность уголовников, когда они пишут на свободу письма о том, что ни в чем не виноваты, их на следствии менты по почкам били и поэтому они себя оговорили. Мы же с вами, когда дело касается урок, почему то оцениваем эту «искренность» как разумные люди. А вот как только читаем в письмах «политических» о верности Партии и делу коммунизма, так у нас в мозгах происходят какие-то необъяснимые наукой химические процессы…

* * *

В середине июня лафа насчет общественной работы с тачкой заканчивается, голову вместе с туловищем профессора Ваненгейма переводят из лагеря в Соловецкую тюрьму, оттуда 18.06.34 года он пишет жене:

«Сейчас же по приезде в Соловки был назначен на сельхозработы, работы в теплице, парниках и на огороде. 10-час. рабочий день с 6 час. утра до 4 ч. без перерыва и отдыха.»

Во-во, уже каторга начинается. 10 часов на огороде. Попить чаю некогда. Вот и началось строительство социализма. Но недолго он строился, уже 25.06.34:

«Живу в камере с пятью другими. Живем мирно. Работа не трудная, так как я по здоровью признан третьей категории из четырех: 1, 2, 3 и инвалидов.»

Сгубила каторга «гордого ленинца», 14.07.34:

«…На время ударных работ по озеленению я освобожден от дежурств сторожа…»

20.08.34:

«30.07 был выходной день, вдвоем набрали грибов, наелись черники. Из грибов приготовили жаркое на масле, а потом кашу с рисом.»

Я, лично вот здесь совсем не понял: это он в тюрьме сидел или в санатории?

А в письме от 09 августа:

«Пыталась ли ты попасть к Димитрову? Он только что пережил несправедливость. Он должен был бы чутко реагировать на мое положение.»

Тут я окончательно теряюсь. Я подозревал, что голова профессора Ваненгейма не очень умная, но после такого… Хитрожопый дурак в звании профессора! Несправедливость, которую пережил в то время Димитров — это знаменитый процесс в фашистской Германии над ним по поводу поджога рейхстага. Т. е., жена профессора должна была попасть на прием к Георгию Димитрову и ему сказать проникновенные слова: «Товарищ Димитров, вам как пережившему несправедливость со стороны фашистской диктатуры Гитлера, как никому должно быть понятно состояние человека, моего мужа Вангенгейма, страдающего от диктатуры Сталина?»

01.09.34:

«Я пока в лазарете. Руку лечу синим светом, врач не возлагает на него особых надежд, но я уверен, что поможет. Отдых и синий свет, надеюсь, восстановят всё быстро.»

Вы подумали, что чекисты сломали страдальцу руку или он, на своем посту сторожа повредил ее, отбивая народное добро у расхитителей? Как бы не так:

«Сегодня получил разрешение на ежедневные души, думаю, что лечение укрепит нервы. Т. к., у меня только нервы.»

1.10.34:

«Я еще не знаю, на какой работе буду по выходе из лазарета. Как ни люблю я поле и воздух, но не хотел бы там работать, возраст (53 года!!! — авт.) и невралгия заставляют избегать простуды.»

Т. е., рука у него просто от нервов болела. Чекисты его за руку даже не трогали. Нет, конечно, невралгия… Вроде рука целая, а болит. Врач щупает руку, стучит молоточком — ничего понять не может:

— Где болит?

— Везде, доктор, болит.

— Больной. А вы не симулянт?

— Как вы могли подумать, доктор, такое?! Я ж профессор и старый большевик! С Лениным этой рукой здоровался!

— Ну, раз с Лениным…

Письмо от 13 октября:

«В моем