– Я назначаю этого придурка своим наследником, – продиктовал Валам, махнув на него. – Ха! Пусть другие великие князья это проглотят.

– Они мертвы, ваше величество, – сказал Таравангиан.

– Что? Все?

– Да.

– Даже Бориар?

– Да.

– Хм, – протянул Валам. – Ублюдок.

Сначала Таравангиан решил, что это относилось к одному из покойников, но потом заметил, как король машет своему незаконнорожденному сыну. Редин подошел и, когда Таравангиан подвинулся, опустился на одно колено возле кровати.

Валам с трудом вытянул что-то из-под одеял – свой поясной нож. Редин помог вытащить оружие из ножен и нерешительно протянул отцу.

Таравангиан с любопытством разглядывал бастарда. И это безжалостный королевский палач, о котором он читал? Этот встревоженный и беспомощный человек?

– В сердце, – приказал Валам.

– Отец, нет… – начал Редин.

– В сердце, клянусь бурей! – заорал Валам, забрызгав простыни кровавой слюной. – Я не стану тут лежать и ждать, пока Таравангиан убедит моих собственных слуг отравить меня. Сделай это, мальчик! Или тебе не по силам совершить единственную вещь, которая…

Редин вонзил нож в грудь отца с такой силой, что Таравангиан вздрогнул всем телом. Потом Редин встал, отдал честь и вышел из комнаты, растолкав собравшихся.

Король сделал последний хриплый вдох, его взгляд затуманился.

– И править будет ночь, ибо выбор чести – жизнь…

Таравангиан вскинул бровь. Предсмертная речь? Здесь, сейчас? Шквал, он не в том положении, чтобы записать слова в точности. Придется их запомнить.

Жизнь утекала из Валама, пока он не превратился в простое мясо. Рядом с кроватью из воздуха соткался осколочный клинок и с глухим стуком упал на деревянный пол фургона. Никто не попытался его взять; солдаты в комнате и письмоводительницы за порогом посмотрели на Таравангиана и опустились на колени.

– Жестоко Валам с ним поступил… – буркнул Мралл, кивком указывая на бастарда, который вышел из буревого фургона на свет.

– Не просто жестоко, – согласился Таравангиан и протянул руку, чтобы коснуться ножа, который торчал из груди старого короля, пронзив одеяло и одежду. Он поколебался, его пальцы замерли в дюйме от рукояти. – В официальных летописях бастард будет значиться отцеубийцей. Если у него было желание занять трон, теперь это будет… трудно для него самого, а для потомков – еще труднее. – Таравангиан убрал руку, так и не коснувшись ножа. – Могу ли я остаться на минуту с усопшим? Желаю произнести молитву за него.

Все вышли, даже Мралл. Они закрыли маленькую дверь, и Таравангиан опустился на табурет рядом с ложем покойного короля. Он не собирался произносить никаких молитв, но ему требовалась минута. В одиночестве. Чтобы подумать.

Сработало. Как и предписывала Диаграмма, Таравангиан стал королем Йа-Кеведа. Он совершил первый важный шаг к объединению мира, которое, как настаивал Гавилар, должно было случиться, если они хотели выжить.

По крайней мере, так утверждали видения. Видения, в которых Гавилар признался ему той ночью шесть лет назад, незадолго до его убийства. У Гавилара были видения о Всемогущем, теперь также мертвом, и о грядущей буре.

«Объедини их».

– Гавилар, я стараюсь изо всех сил, – прошептал Таравангиан. – Мне так жаль, что придется убить твоего брата.

Когда все закончится, это будет не единственный грех на его душе. Он мог поклясться в этом бризом и шквалом.

Таравангиан снова пожалел, что это не день блеска. Тогда он бы не мучился так сильно угрызениями совести.

Каладин * Шаллан * Далинар * Адолин * Шут

«Ты ее убил…»

Каладин не мог заснуть.

Он знал, что должен спать. Капитан лежал в своей темной комнате в казарме, окруженный знакомым камнем, впервые за несколько дней чувствовал уют. Мягкая подушка, матрас почти такой же хороший, как когда-то у него дома в Поде.

Его тело было измочалено, точно коврик после стирки. Он выжил в ущельях и успешно привел Шаллан домой. Теперь ему надо выспаться и исцелиться.

«Ты ее убил…»

Он сел на кровати и почувствовал волну дурноты. Стиснул зубы, выждал, пока пройдет. Рана на ноге пульсировала под повязкой. Лагерные лекари хорошо потрудились над ней; отец был бы доволен.

Лагерь снаружи казался слишком тихим. Обдав его ливнем восхвалений и восторга, Четвертый мост присоединился к выступающей в поход армии вместе с остальными мостовыми расчетами, которые должны нести мосты. Лишь малая часть Четвертого моста осталась, чтобы охранять короля.

Каладин в темноте пошарил рукой возле стены и нашел свое копье. Вцепился в него и рывком встал. В ноге тотчас же полыхнула боль, и он стиснул зубы, но все было не так уж плохо. Молодой человек принял отвар коры от боли, и это помогло. Он отказался от огнемха, который предлагали лекари. Его отец терпеть не мог эту дрянь, вызывавшую привыкание.

Каладин с трудом добрался до двери своей маленькой комнаты, распахнул ее и вышел на солнечный свет. Прикрыл глаза ладонью и окинул взглядом небо. Ни облачка. Плач, худшая часть года, начнется где-то завтра. Четыре недели бесконечных дождей и уныния. Это был Светлый год, так что даже посреди Плача Великой бури не случится. Вот беда…

Каладин страдал от отсутствия бури внутри. Она бы пробудила его разум, вынудила двигаться.

– Эй, ганчо? – окликнул его вскочивший Лопен, до того сидевший возле очага. – Тебе что-то нужно?

– Давай пойдем и посмотрим, как войско отправляется.

– По-моему, тебе нельзя ходить…

– Все будет хорошо, – оборвал его Каладин и с трудом заковылял к выходу.

Лопен поспешил к нему, сунулся под мышку, помог убрать вес с пострадавшей ноги.

– Почему ты совсем не светишься, гон? – спросил гердазиец, понизив голос. – Почему не исцелишь эту неприятность?

Каладин подготовил ложь: что-то вроде «нет нужды тревожить лекарей, исцелившись слишком быстро». И не смог это произнести. Не смог солгать члену Четвертого моста.

– Лопен, я потерял свой дар, – негромко признался он. – Сил покинула меня.

Тощий гердазиец стал непривычно тихим.