Эмир принял британского посланника и его свиту с лестным радушием и всяческими проявлениями дружелюбия, своим видом и поведением выражая полную готовность выполнить любые требования гостей. Просьба сэра Луи дать членам миссии право принимать афганских должностных лиц и сирдаров была мгновенно удовлетворена, и сэр Луи вернулся в резиденцию в прекрасном расположении духа и продиктовал телеграмму вице-королю, гласившую: «Все хорошо. Разговаривал с эмиром и вручил подарки». После чего он сел писать первые отчеты из Кабула и той ночью лег спать в приподнятом настроении, уверенный, что все идет гладко и он блестяще справится со своим заданием в Афганистане.

Уолли, лежавший без сна в доме по другую сторону двора резиденции, был не столь доволен жизнью, поскольку обнаружил в своей кровати жильцов. У него и так сильно испортилось настроение, когда он увидел нацарапанные на стенах комнаты русские имена, напоминающие о том, что другая, конкурирующая миссия тоже гостила в резиденции, причем не очень давно. Но клопы – это уже слишком! Он страстно понадеялся, что его русский предшественник так же сильно страдал от знаков их внимания, и решил, что, если это лучшее жилье, какое эмир Афганистана смог предоставить высокопоставленным иностранным гостям, значит весь остальной Бала-Хиссар – настоящие трущобы.

Дом, в котором он находился, и другой, напротив, представляли собой неряшливые дощатые строения с оштукатуренными стенами, стоящие на деревянных столбах; дом посланника имел два этажа, а тот, где поселились три члена свиты и располагалась офицерская столовая, на один этаж больше. У обоих домов по афганскому обычаю были плоские кровли, куда вела лестница, но в отличие от одноэтажных зданий казарм ни на одной из них не было ничего похожего на ограждение, и Уолли решил, что на многих индийских базарах он видел гораздо лучшие здания.

В скором времени ему придется узнать, что большие каменные дома, высокие башни и мраморные минареты непригодны для местности, подверженной землетрясениям, и хотя сооружения из самана, дерева и штукатурки не отличаются великолепием, они гораздо безопаснее. Практически единственные каменные конструкции на территории миссии находились в большом одноэтажном казарменном блоке, где ряд каменных колонн поддерживал покатую крышу веранды и образовывал аркаду с одной и другой стороны длинного открытого двора, который отделял казармы мусульман от казарм сикхов. Здесь, несмотря на приказ Каваньяри, Уолли в конце концов удалось поставить вторую дверь в сводчатом проходе, ведущем во двор, – под тем предлогом, что с ней зимой в казармах будет теплее.

Сводчатый проход имел длину добрых десять футов и походил на миниатюрный тоннель, заканчивающийся портиком, налево и направо от которого две лестницы в толще стены вели на крышу. Во внутреннем конце этого тоннеля уже имелась массивная, окованная железом дверь, и теперь Уолли распорядился поставить наружную, прискорбно хлипкую, надо признаться, поскольку она была изготовлена из непросушенных досок. Но в случае чего она позволит обитателям казарм воспользоваться лестницами незаметно для наблюдателей снаружи.

На противоположном конце длинного двора находилась еще одна лестница, рядом с дверью, выходящей на узкую улочку, за которой располагалась резиденция. При любой атаке толща каменной стены со сводчатым проходом послужит столь же существенной защитой для казарм, какой послужат сами казармы для резиденции. Не то чтобы Уолли считал нападение вероятным, но он впервые единолично выполнял обязанности командира, а потому считал нужным принять все возможные меры предосторожности, хотя, спору нет, малочисленные. Но по крайней мере, он сделал хоть какие-то шаги в этом направлении.

Ему предстояло сделать ряд шагов и в другом направлении.

«Как только мы окажемся там, мы постараемся установить добрые отношения с местными жителями», – сказал он Ашу той ночью в Мардане. И теперь Уолли с энтузиазмом взялся за дело, организовав спортивные конные игры, требовавшие от участников хорошего владения искусством верховой езды, а потому наверняка представлявшие интерес для афганцев, которых он пригласил посостязаться с разведчиками в умении разрубать на скаку палаточные колышки и подвешенные лимоны, попадать копьем в кольцо и так далее и тому подобное. Все прочие не отставали от него в деле налаживания дружеских отношений: Амброуз Келли планировал организовать бесплатную медицинскую помощь населению, а посланник и его секретарь проводили дни за неофициальными беседами с эмиром, обсуждением различных вопросов с министрами и бесконечными разговорами с вельможами и чиновными лицами, которые являлись с официальными визитами.

Сэр Луи также поставил себе за правило ежедневно проезжать верхом по улицам Кабула, хотя одновременно издал указ, запрещающий членам миссии подниматься на крышу любого здания резиденции, и приказал натянуть над двором казарменного блока парусиновый навес – эти меры были призваны оградить впечатлительных соседей по Бала-Хиссару от неприятного лицезрения «иностранцев», наслаждающихся досугом.

«Это удивительная страна, – писал Уолли своему кузену, служащему в Индии, который прислал письмо с поздравлениями по поводу его награждения „Крестом Виктории“ и спрашивал, что представляет собой Афганистан. – Но о Кабуле такого не скажешь. Это захудалый, грязный город…»

В письме содержался веселый рассказ о пользующемся популярностью состязании, устроенном им накануне, и ни словом не упоминалось, что стоящие в городе гератские полки являются постоянным источником неприятностей. Но курьер, который отвез данное письмо в британский аванпост Али-Хель, куда направлялись все письма и телеграммы из миссии и в миссию, ранее уже отвез туда депешу от сэра Луи Каваньяри, гласившую: «Сегодня из нескольких источников я получил тревожные сообщения о мятежном поведении гератских полков, недавно сюда прибывших. В городе видели солдат, расхаживающих по улицам с обнаженными саблями и ведущих подстрекательские речи, направленные против эмира и его английских гостей, и мне настоятельно посоветовали пару дней не покидать территорию резиденции. Я попросил встречи с министром иностранных дел, но он с уверенностью заявил, что слухи преувеличены, и мы выехали в город, как обычно. Я не сомневаюсь, что в войсках растет недовольство в связи с задолженностями по жалованью и особенно в связи с воинской повинностью, но эмир и его министры уверены, что в состоянии справиться с ситуацией».

Депеша, отправленная на следующий день, была значительно короче: «Положение дел, о котором я доложил вчера, остается прежним, хотя атмосфера несколько разрядилась. Эмир выражает твердую уверенность в своей способности поддерживать дисциплину». Однако в своих дневниковых записях, которые сэр Луи делал каждый вечер и в конце недели отсылал вице-королю, он описал прибытие мятежно настроенных гератцев, шумно требующих выплаты жалованья и совершенно неуправляемых.

Министру иностранных дел эмира, думал сэр Луи, легко говорить, что этим людям выплатят сполна все жалованье в течение двух-трех дней, после чего они вернутся домой, или утверждать, что слухи об их беззакониях и грабежах сильно преувеличены и порождены выходками нескольких необузданных буянов. Но у сэра Луи имелись свои источники информации, и он получил несколько достоверных сообщений о поведении недовольных, число которых явно не ограничивалось несколькими необузданными буянами. Он также слышал, что войска категорически отказались возвращаться домой, покуда каждому человеку не выдадут на руки все задержанное жалованье до последней аны, но в государственной казне нет денег для таких выплат.