К угощению, расставленному на столе, никто не притрагивался.

– Наконец-то, – выдохнул милицейский генерал, глядя на то, как от ворот к гостевой стоянке катит красная «Волга» с эмблемой МЧС на дверце.

Полковник Точилин вошел в изящный застекленный павильон. Ступал он тяжело. От испачканного камуфляжа тянуло гарью и дымом. Серафим Прокопович ни с кем не поздоровался, бросил фуражку на подоконник, сел и мрачно уставился на свои припорошенные пеплом берцы, пригладил ладонью взъерошенные волосы.

– Ну, все. Теперь все в сборе, – оживился Бекетов. – Александр Михайлович! Ждем только вас.

Радьков постоял на мостках, несколько раз глубоко вздохнул, словно собирался с духом, и заспешил в павильон.

– Ну, что, будет, как у Гоголя? – не к месту пошутил Бекетов. – «Господа, я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие?»

– Ты мне тут свою образованность не показывай, – вызверился губернатор, – и без тебя тошно. Дело в том, что...

Заговорщики, затаив дыхание, выслушали сообщение Радькова о том, что фотограф кремлевского пула Адриан Даргель, во-первых, разоблачил их хитроумный план, во-вторых, имеет доказательства и свидетелей, а в-третьих, запросил за молчание пятьсот тысяч долларов.

– Вот такие вот, господа, пироги с котятами, – закончил губернатор. – Что делать будем? Мое предложение – заплатить.

Бекетов нервно забарабанил ухоженными ногтями по канту столешницы:

– Деньги не такие уж и большие, если на всех разбросать. Я тоже считаю, что следует заплатить. Если возьмет бабло, то дергаться уже ему не будет смысла. А про расписочку ты ему, Александр Михайлович, правильно напомнил.

Генерал Гигин глянул на главу местного МЧС:

– А ты что скажешь, Серафим Прокопович?

Полковник Точилин промычал что-то невразумительное и махнул рукой. Гигин хмыкнул:

– Хм... я лично к завтрашнему дню больше пятидесяти тысяч дать наличкой не смогу. Да и несправедливо будет, если мы с Точилиным больше заплатим. Мы же не бизнесмены какие-нибудь.

О суммах, кто и сколько заплатит, спорили недолго. Деньги для собравшейся публики и в самом деле были подъемные. Ларин благодаря оперативной информации, предоставленной ему Дугиным, знал, сколько «заряжать». Лишь Точилин не участвовал в дискуссии. Он только кивал, когда его спрашивали, абсолютно безразличный ко всему происходящему рядом с ним. Серафим Прокопович так и не отвел взгляда от своих запыленных берцев.

– То, что это не подстава, могу ручаться, – заверил Радьков, – у меня нюх на людей.

Генерал Гигин глянул сперва на губернатора, а затем сделал малоприметный жест рукой – мол, ты бы, Михайлович, жену куда-нибудь отослал, переговорить надо.

– Полинка, оставь-ка нас одних. Мужской разговор есть, – не слишком охотно промолвил губернатор.

Полина не спорила. По напряжению, повисшему в воздухе, знала, что разговор и в самом деле созрел. Повесив соломенную шляпку, украшенную бумажными розами, на локоть, она неторопливо пошла по дорожке к дому.

– Предложение есть, – выдохнул Гигин. – То, что мы согласились заплатить, это правильно. И деньги свои этот мудак кремлевский от нас получить мог бы. Но ручаться за него, как ты, Александр Михайлович, я не собираюсь. Не такой он человек.

– Я с ним долго говорил, – ответил Радьков, – и его, кроме денег, ничего не интересует.

– А вот я так не думаю, – прищурился Гигин. – У меня агентура работает. Он во время пожара в горящий поселок вместе с директором заповедника поперся, людей спасал. Что, ему за это тоже деньги платили?

– Может, наш фотограф – экстремал и ему адреналина в крови не хватает? – предположил Бекетов. – И вообще...

– Ага, – оборвал олигарха Гигин, – у этого Даргеля тачка дорогая там сгорела. А никаких претензий в связи с этим он никому не выдвигал. Темная лошадка, одним словом. Я ему не верю.

– И какие будут предложения? – упавшим голосом поинтересовался Радьков.

– Предлагаю убрать его без лишних шума и пыли. Организовать несчастный случай я сумею. Так всем будет спокойнее: и ему, и нам. – Лицо Гигина оставалось непроницаемым, как валун ледникового периода.

– А по-другому нельзя? – тихо спросил губернатор.

– Никак нельзя, – отрезал Гигин. – Вот и Машлак, думаю, меня поддерживает.

– Вполне.

Бекетов еще колебался. И не потому, что был человеколюбив. Пепел сгоревших на пожаре не стучал в его сердце. Просто ему не хотелось быть втянутым в откровенное убийство, стать одним из заказчиков. И тут подал голос Точилин. Он вздохнул, расправил плечи и поднялся во весь рост. Фуражку смял в руке.

– Если кто-нибудь Даргеля хоть пальцем тронет, тому не жить, – хрипло проговорил он.

И этот хриплый голос проник в сознание каждого из собравшихся. Всем стало понятно, что полковник говорит абсолютно серьезно и слова его – не пустой звук.

– Ты чего, Серафим Прокопович? Съел чего-то не то? – испугался Радьков. – Я понимаю, день у тебя трудный выдался. Ведь мы это так, просто варианты прокручиваем. Еще ничего не решено, а ты уже в бутылку лезешь.

– Еще раз повторяю для непонятливых: тот, кто его тронет, и трех дней не проживет. У меня дочь сегодня в лесу, возможно, погибла во время пожара. Не знал, что она с внучкой к матери в деревню собралась. Пошла с подругой к озеру и не вернулась. А на нашей базе в гаражном боксе восемьдесят два неопознанных обгоревших тела лежит. И одно из них, не дай бог, принадлежит моей дочери. А я не знаю, какое. Тебе, Радьков, этого не понять – у тебя своих детей нет. – И полковник покачал перед носом губернатора выпачканным в саже пальцем. – А Даргель с Беспалым мою внучку спасли, сквозь огонь из поселка вытащили. И сами чуть не сгорели. Понятно теперь, чего я не то съел?

Точилин смолк, медленно переводил взгляд. Все замолчали, опускали глаза. И вновь зазвучал хриплый голос:

– Все, хватит. Достаточно я в вашей компании замарался. Деньги от меня вы получите. Но в остальном теперь я сам по себе. Больше никакие ваши фабрики спасать не буду. Я, в конце концов, присягу давал.

Точилин собирался сказать, что давал он присягу народу. Но язык не повернулся выговорить это слово, хотя раньше легко произносил высокопарные фразы про честь и долг, не вникая в их смысл. Теперь же язык прилип к нёбу. Слово обрело смысл, а потому и не хотело выговариваться. Точилин чувствовал себя последним негодяем, хоть и раскаявшимся. Да и «метать бисер» перед этими людьми был не намерен.

– Как сумею, вину свою искуплю. Завтра с утра мои подразделения будут ближайшие от заповедника деревни от огня защищать. Да что я перед вами выделываюсь? Вам, скотам, меня не понять. И сам я скот последний, что к вам приехал, с вами связался. Честь имею...

Полковник Точилин надел фуражку и тяжелой поступью вышел из павильона. Звучно хлопнула дверца «Волги». Машина развернулась и покатила к воротам.