После своей смерти Поллио завещал императору часть своего имения, расположенного в перенаселенном жилом районе Субура на Эсквилинском холме, помпезно выразив желание, чтобы место было использовано под пышное строение в честь жителей Рима. Вместо этого Август приказал снести неуклюжий частный храм Поллио и заменить его на портик, названный в честь Ливии, окружив его оазисом залитых солнцем садов со статуями и колоннадами для прогулок, затененными густыми благоухающими виноградными лозами, вьющимися по решеткам. Портик и сад вскоре стали популярным местом отдыха жителей всегда переполненного, зловонного района Субура. Овидий даже нахально рекомендовал его в последние дни перед ссылкой как хорошее место для свиданий с девушками — не совсем то, что имел в виду Август.[228]

Степень, в которой Ливия действительно принимала участие в таких строительных проектах, точно определить нельзя. Но портик был еще одним примером использования Ливии как ключевой фигуры в пропаганде императора. Несколько женщин за пределами императорской семьи также вдохновились ее примером. Среди них была Евмахия, общественная жрица и богатая представительница древнего семейства из Помпеи, которая после смерти отца управляла его предприятиями по производству вина, амфор и облицовочной плитки. Она использовала портик Ливии как образец для строительства за свой счет огромного портика вокруг форума Помпеев[229], вход в который до сих пор стоит.[230] Очевидно, что теперь Ливия стала образцом для подражания у женщин римской элиты.

Porticus Liviae был закончен в 7 году до н. э., его освящением руководила сама Ливия. В портике размещалась также гробница, посвященная Конкордии, — в честь культа брачной гармонии, что, по мнению Ливии, принесло особую радость ее мужу 11 июня, когда праздновали нечто похожее на День Матери в римском календаре.[231] По едкой иронии, на посвящении рядом с ней находился ее сын Тиберий, еще купающийся в славе своей первой победы и наслаждающийся назначением его консулом, — но чья несчастливая женитьба уже вела к гибели его карьеры.

Когда в 6 году до н. э. отчим предложил ему престижную государственную должность в восточной провинции Армения сроком на пять лет, Тиберий отказался и попросил взамен разрешения отойти от общественной жизни и уйти на покой на остров Родос. Он обосновал свое решение тем, что устал от общественного положения и хочет отойти в сторону, уступив дорогу Гаю и Луцию. Однако его заявление вызвало разрыв с Августом, который осудил такое решение своего пасынка в Сенате, сравнив его с актом дезертирства. Говорят, Ливия рвала на себе волосы, чтобы убедить сына изменить решение, — но тот был неумолим. Он покинул Рим через порт Остия, не сказав ни слова большинству своих друзей, и провел следующие семь лет в тихом святилище, посещая лекции различных философов.[232]

Некоторые древние биографы настаивают, что Тиберием действительно двигало искреннее желание защищать интересы мальчиков Юлии.[233] Другие заявляют, что его задевал их скороспелый политический рост, поэтому он уехал на Родос в угрюмом настроении. Самая популярная версия его самоизоляции на Родосе — что Тиберий был намерен иметь как можно большее расстояние между собой и Юлией, чьей компании он уже не мог вынести.

Как же следовало разрешить проблемы Юлии? Ее вопрос начал становиться реальной головной болью для Августа. Он все больше тревожился из-за непокорности своей дочери, его чувства по ее поводу вылились в замечание, сделанное однажды перед друзьями, что «ему приходится иметь дело с двумя испорченными дочерьми — Римом и Юлией». Намереваясь наставить ее на более достойный путь, он писал ей, приводя в пример ее мачеху, Ливию — после того, как различия между обществами вокруг двух женщин на недавнем гладиаторском бое были прокомментированы свидетелями. Окружение Ливии состояло из видных государственных мужей среднего возраста и контрастировало со свитой Юлии, в основном состоящей из распущенных молодых людей. Но в ответ на критику отцом ее друзей Юлия, как утверждают «Сатурналии» Макробия, опрометчиво написала: «Когда я буду старой, эти мои друзья тоже станут стариками». В ответ на критику Августа ее склонности к нескромной одежде, буйного круга друзей и даже ее привычке выдергивать седые волосы на голове Юлия не просто отказалась следовать строгому примеру, предложенному отцом, она ответила резко, будто возражая просьбе приятеля: «Он забывает, что он Цезарь, — но я-то помню, что я дочь Цезаря».[234]

Некоторые, а может быть, и все эти энергичные высказывания, характерные для Юлии, могли быть выдумкой Макробия или его источника I века, Домиция Марса. Тем не менее они показательны для условий, в которых развивался раскол между Юлией и ее отцом, и когда финал все-таки наступил, отступление Юлии от приличий стало впечатляющим зрелищем, которое не оставило места для сомнений в серьезности ее проступков.

Год, когда последовал удар, 2 год до н. э., начался довольно благоприятно. Он отметил двадцать пятую годовщину формального присвоения Августу мантии принцепса и псевдореставрации Республики. 5 февраля император был провозглашен Сенатом pater patriae (Отец Отечества), а в августе состоялись пышные празднования в честь освящения Форума Августа. Рядом с бронзовыми статуями Величия и Добра встал великолепный храм Марса Мстителя, приютивший тройную статую святых, объявленных главными богами семьи Юлии: Марса, Венеры Прародительницы и Божественного Юлия. Последний представлял собой обожествленного Юлия Цезаря, которого провозгласили богом в 42 году до н. э., таким образом, удобно позволив его внучатому племяннику называть себя «сыном бога».[235]