— Ты объясни мне, милый человек, что такое кора… кора…

Выступающий растерялся:

— Какая кора, отец? Не говорил я ни про какую кору.

— Ну, как же. Я не глухой, слава богу. Своими ушами слышал, как ты только что говорил: все, мол, чиновники в России кора… кора…

— Коррумпированные, — догадался выступивший и вытер вспотевший мгновенно лоб.

— Во-во, — закивал старик. — кора эта самая. Что она обозначает?

— Коррумпированность означает продажность. Я сказал, отец, что в России все чиновники продажные. За денежки они готовы продать все что угодно — и родину, и мать с отцом, и правду-истину.

— Так и говори — мол, продажные чиновники. А то — кора да кора. Какая кора? На дубе, что ли?

Старика поддержал общий хохот.

— А ты откель так хорошо Россию-то знаешь? — продолжал наступать ободренный старик.

— Я там долго жил.

— Долго жил, ума не нажил. А я почему обязан тебе верить? Может, тебя эти самые… с корой… тебя подослали сюда?

— Да зачем?

— А чтобы вбить клин между нами и Россией. А то гляди, — старик потряс палкой в воздухе, — враз с тебя всю кору-то сдерем, голым побежишь…

— Думай, что говоришь.

Толпа откровенно потешалась над внезапно возникшей перепалкой, ее воинственное настроение улетучилось.

— Я-то думаю, сопляк, — продолжал старик, — а вот ты совсем не думаешь. Хочешь вбить клин между нами и Россией. А того не понимаешь, дурья твоя башка, что мы и есть Россия, мы ее часть. Это понятно тебе?

Опозоренный оратор слез с трибуны бочком и быстренько затерялся в толпе.

— Молодец, батяня, — прошептал Иван Матейченков.

— По-нашенски врезал сосунку, — согласился Завитушный.

Между тем на цистерну успел взобраться следующий оратор. Начал он не без опаски, учитывая не слишком успешный опыт своего предшественника.

— Скажите, братья, зачем нам варяги? — начал он, потрясая кулаками и пытаясь сразу взять быка за рога.

— Ворюги? — переспросил старик.

— Пришельцы со стороны нам не нужны, — с ожесточением повторил выступающий, игнорируя ехидную реплику вредного старикана. — Прислали княжить и володеть Валентина Власова. Не спорю, может, он и достойный человек. Но разве мало у нас своих достойных джигитов?.

Матейченков и Завитушный тревожно переглянулись.

— Одна надежда на старика, — прошептал — генерал.

— В смысле?

— Если он этого не укоротит, придется мне выступить с разъяснением нашей политики.

— …Ты ври, да не завирайся, — строго произнес старик, словно услышав подсказку генерала Матейченкова. — Власов — герой, он чеченский плен прошел.

— Герой! Плен прошел! Да его русские просто выкупили у наших братьев-чеченцев, трех миллионов долларов не пожалели.

— Трех миллионов?

— Ну да.

— Точно знаешь?

— Верные люди говорили.

— Значит, так и есть. Выходит, он человек стоющий, этот Власов, — поцокал старик языком. — Я бы, например, за такое трепло, как ты, и рубля рваного не дал, даже в базарный день.

— А Волкодава зачем нам в начальники из Москвы прислали? — надрывался оратор, отчаянно пытаясь ухватить ускользающую нить и вернуть внимание слушателей.

— Ну совсем опупел, — взмахнул руками старик. — Да разве можно собаку назначить на человеческую должность?

— Какую собаку?

— Сам сказал: Москва поставила начальником волкодава. Это что же: он на людей наших будет охотиться, как на волков?

— Волкодав — это фамилия такая, — пояснил оратор, стараясь сдержать дрожь в руках. — А ты, отец, если чачи перебрал, шел бы домой, подальше от греха.

— Перебрал или не перебрал — это мое дело. К твоему сведению, я с утра не принимаю, в отличие от тебя. А если и приму, то три капли, в самую плепорцию, — с достоинством ответил старик, обнаруживая незаурядное знание тонкостей великого и могучего русского языка. Докладчика, впрочем, он больше не прерывал. Тот сам вскоре сбился и с позором покинул трибуну.

Солнце, поднимаясь, пригревало все сильнее, но люди не расходились — наоборот, они продолжали прибывать.

Вскоре на площади яблоку негде было упасть. Матейченкова и Завитушного толкали со всех сторон. Генерала не узнавали — во-первых, он был в штатском, во-вторых, надел картуз с широким козырьком, который большую часть лица оставлял в тени.

— …Мы слишком долго ждали, братья, пора действовать, — начал очередной оратор.

— Это кто? — спросил Матейченков.

— Из штаба Семенова.

— Знаешь его?

— Как облупленного.

— Хорошо, потом расскажешь, что это за фрукт, — оборвал его генерал.

— Мы слишком много говорим и мало делаем, — между тем продолжал выступающий. — У нас есть свой глава республики — Владимир Семенов, всенародно избранный. Больше нам никто не нужен, и баста. Пусть немедленно вступает в должность президента, и делу конец.

— Верно.

— Правильно.

— Семенова на трон, — поддержала, хотя и не стройно, толпа последнего оратора.

— И никакие другие выборы нам не нужны, начхать нам на них! Ни в Государственную Думу, ни в президенты России. Хватит! Накушались! Всем остальным выборам предлагаю объявить бойкот. — произнеся последнее слово, оратор покосился на старика, но тот не перебил его, пребывая в глубокой задумчивости.

— Хватит.

— Накушались, — снова поддержала его толпа.

— У нас своих дел хватает, — с торжеством продолжал оратор. — На чужие выборы нам начхать.

— Так чего нам делать-то? — спросил кто-то из толпы. — Так и прочихаться недолго.

— Чихохбили получаются, — подержали его.

— Вношу конкретное предложение, — напрягся оратор. — С завтрашнего числа, то есть с 26 июля, я предлагаю объявить властям наше гражданское неповиновение.

Старик с палкой зашевелился, выйдя из задумчивой созерцательности, и оратор, не дожидаясь каверзных вопросов, поспешно пояснил:

— Это значит, что с завтрашнего числа никто, ни один человек не должен выходить на работу.

— Никто?

— Ни один человек.

— И до каких пор?

— Пока генерал армии Владимир Семенов, законно избранный нами президент, не вступит в свою должность.

На этот раз поддержка оратора не была такой единодушной. Толпа поддержала его довольно вяло. Это, в частности, объяснялось тем, что здесь немало было сторонников Станислава Дерева.