— Всё это происходит не со мной, меня здесь нет, — Егор кое-как натянул презерватив.

— Куда, не рви шоту! — остановил его кацап. — И следи за резинкой, гонорейный проктит[61] — страшная вещь.

— Да похуй, — Артем зажмурился. — Давай вставляй, только быстро.

Егор выдавил чуть ли не половину тюбика смазки и вставил ему два пальца, просунул третий, расширяя дыру. Он чувствовал, как пульсируют мышцы и твердеет в промежности. Задрот открыл глаза, и Егор увидел то самое лицо, которое так нравилось ему в ролике хохленка. Он вытащил руку и загнал Артему целиком, задрот вскрикнул и сжал его ребра коленками.

В задроте сейчас было что-то детское, нежное и невинное, его лицо мягко сияло, ресницы намокли от слез. Коля склонился над ним, как мать над младенцем, и гладил его волосы, пытаясь унять боль. Сложно было поверить, что Артем — рослый дядя с полутора высшими, просравший большую часть жизни на игры и аниме.

— Я знаю, на кого он сейчас похож, — прошептал Коля. — Только не вынимай.

Нестеренко тактично молчал.

Никто не узнал про митинг в защиту хентая. Дождь смыл с плаката все слова, немецкие туристы нашли прокатный велосипед и вернули на стоянку. Таджик так и не отнес в полицию диск со всеми бэкапами, зато дважды доставлял траву. Коля запретил поисковым системам индексировать сайт и теперь пытал Артема с Егором, как сделать форум в I2P[62].

Они сидели во дворе на бревне, курили, пили настоящий японский чай и вместо сакуры любовались на белку. Она то скакала по веткам сосен, то ныряла в вентиляцию, то вылезала из кухонного окна с сушкой или хлебной коркой.

— Не тупи с айтупи, — сказал Нестеренко Коле. — Иждивенец, который тратит мамкину пенсию и дрочит на картинки, для власти не опасен. Пойми, дурак, такие как вы никому не нужны.

— На самом деле никто никому не нужен, — поправил Егор. — Социальное взаимодействие — это стена на пути к счастью индивида. Общество убивает личность, заставляет ее казаться не тем, что она есть. Допустим, один парень дрочит на картинки, а другой управляет корпорацией. Думаешь, один из них лузер, а другой охуенно важный поц и состоялся в жизни? Правда в том, что оба занимаются хуйней, а их мозги засраны обществом. Все наши дела, взгляды, противоречия, политические позиции, вообще всё человеческое — это ничто. Взять ту же белку, она прекрасно живет без этой шелухи. Ей даже хентай не нужен. Белка абсолютно свободна.

И они были абсолютно свободны, пока не кончились деньги.

Он ехал в санях, полозья легко скользили по искристому белому полотну. В руках он держал поводья и кнут, совершенно не представляя, что с ними делать. Серая лошадь бежала иноходью, он догадывался, что для обычной деревенской лошади это редкий аллюр. Сани были низкие, без кузова — кажется, такие называются «дровни». Луна освещала метелки растений, торчащие из снега, как перья из подушки. Больше в степи не было ничего. Вообще ничего — ни деревьев, ни столбов, ни строений. Никаких следов человека или зверя.

Голова кружилась, его подбрасывало и шатало, лошадь не слушалась, когда он натягивал вожжи. Первой мыслью было просто выпрыгнуть из саней, но он понимал, что лошадь, возможно, бежит к какому-нибудь жилью и как-то вывезет его из этой непонятной ситуации. Иначе он замерзнет в степи, как ямщик или еще какой-нибудь герой народной песни. Но к какому жилью, куда вообще ехать и вывезет ли? Он не знал.

«Я не помню своего имени. Кто я?» — думал он, щурясь от снежной пыли, летящей в глаза. Руки и ноги не слушались, толчки отдавались в желудке, он чувствовал свое сердце, которое тяжело и надрывно билось под плотной одеждой. Алая полоска зари виднелась на горизонте, что-то зеленое мерцало в небе огромной дорогой, но перед ним дороги не было, только белое бесконечное полотно.

«Это ад, — понял он. — Холодный ад из японских легенд». Почему именно японских, он не знал. Он почему-то был уверен, что степь русская. Возможно, где-то там, в избушке за горизонтом, его ждет старенькая мать, но не исключено, что…

Несколько горящих точек перемещались вдали. Сперва он решил, что это блуждающие огоньки, такие были в японском аду. Силуэты пушистых тварей приближались, тонкий, режущий уши вой стелился над степью. Он попытался ударить лошадь кнутом, чтобы бежала быстрее. Не получилось, но лошадь ускорилась, снежный шлейф летел из-под полозьев.

«Я не могу ничего изменить, — понял он. — Нужно смириться. Наверное, это наказание за какие-то грехи, за неправедную жизнь». В памяти всплывали белые на черном буквы: «Таким как ты правда лучше убить себя. Я верю, что ты действительно это сделаешь. У тебя нет выбора». Он покончил с собой? Или заставил кого-то покончить с собой?

Пушистые твари налетели на сани, пальцами он ощущал их нежный шелковистый мех, они были белые и теплые, терлись об него носами, лизали шершавыми языками его окоченевшее лицо. Он сжал пальцы, пушистая тварь дернулась и огрела его по щеке. Он выпал из саней, прокатился по снегу, пытался вскочить на ноги, твари стояли над ним, прижимая к земле. Снег забивался в рот, дышать мешали комья белой шерсти. Твари рвали его огромными зубами, лохмотья мяса падали на снег. Ему было почти не больно, но трясли они сильно, до слез.

«Хотьково, — вспомнил он, — мама ждет меня к ужину, я должен встать, добежать до саней, добраться до Хотьково». Волчья пасть погрузилась в его грудную клетку, с хрустом перекусывая ребра. Перед Егором висело его сердце, пульсируя, разбрызгивая алую жидкость. Вместо луны слепили необычайно яркие белые светильники в белом потолке.

«Господи, — думал Егор, — это клиническая смерть, я гнал на белом БМВ, дорога была скользкая, влетел во что-то, сейчас меня оперируют, но безуспешно, травмы несовместимы с жизнью. Ну и похуй. Похуй на все. Я знаю, как выглядит Ад, это не страшно».

Мигнула яркая вспышка, послышался щелчок. Егор понял, что может двигать руками.

— Да лежи ты смирно, говнюк, уже десять кадров размазал.

Зрение Егора сфокусировалось на рогах лося. Они были прибиты к противоположной стене, а на них висел его пуховик. Сам он лежал абсолютно голый на кровати кинг-сайз, как будто в гостиничном номере. Веревка впивалась в запястья, по лицу стекало что-то, и это были точно не слезы. Рядом стоял на коленях его начальник, сладкий белокожий блондин с зеркалкой.