первые наброски сделает там же, но еще длительное время, находясь под влиянием Тэна, буквально копирует «оригинал». Словно боясь оступиться, сбиться с проторенного пути, он идет по лекалу первоисточника. Похожими смысловыми оборотами формулирует «свое» представление о миропонимании и мировоззрении Оноре де Бальзака, его гениальности, масштабе личности, необычайно широком кругозоре. «Здесь вы находите всё: искусство, науки, ремесла, историю, философские и религиозные системы; нет предмета, о котором он бы не говорил. В десяти строках у него укладываются мысли, пришедшие со всех концов света. Тут вы встретите идею Сведенборга, рядом с ней метафору мясника или химика, через две строчки вам попадается кусочек философской тирады, затем шуточка, намек на волнение, греза художника, музыкальная фраза!»{137}

Это говорит о Бальзаке Ипполит Тэн, а теперь сравним его текст с чуть более пространным размышлением Цвейга: «Бальзаку было известно все: судебные процессы, битвы, биржевые маневры, спекуляции с недвижимостью, тайны химии, секреты производства парфюмеров, особенности мастерства живописцев, споры богословов, работа в редакции газеты, ложь театральной и политической сцены… Он верил в теории Месмера о магнетической передаче воли одного человека другому, связывал эти взгляды с мистическим одухотворением Сведенборга, и все свои еще не законченные, не сгустившиеся до состояния теорем дилетантские рассуждения он собрал воедино в учении своего любимца Луи Ламбера».

Но еще более бросающимся в глаза покажется второй пример. Обнаружив в «Критических опытах»{138} объяснение роли денег, роли финансов (махинаций, спекуляций, операций), великолепно описанных Бальзаком, Цвейг осторожно дополнит и разовьет мысли своего литературного учителя Тэна: «Он излагал спекуляции, экономию, покупки, продажи, контракты, коммерческие приключения, промышленные открытия, комбинации и ажиотаж. Он изображал адвокатов, сыщиков, банкиров; он всюду ввел гражданский кодекс и векселя. Коммерческие дела он сделал поэтическими. Он описывал турниры в роде турниров античных героев, но на этот раз около наследства или приданого, среди законников вместо солдат»{139}.

Сравним с написанным у Цвейга: «Деньги непрерывно циркулируют в его романах. Он описывает не только возникновение, рост и крушение огромных состояний, но и неистовый азарт биржи и великие битвы, в которых затрачивается не меньше энергии, чем под Лейпцигом и Ватерлоо; не только выводит двадцать видов стяжателей – стяжателей из скупости, ненависти, страсти к расточительству, тщеславия и тех, кто любит деньги ради самих денег, и тех, кто любит в них символ власти, и тех, кому они служат лишь средством для достижения своих целей, – кроме всего этого, Бальзак первым дерзнул показать на тысячах примеров, как деньги просачиваются и в области самых благородных, утонченных, самых идеальных, бескорыстных чувств… Он подсчитывает траты расточителей, проценты ростовщиков, прибыли купцов, долги франтов, взятки политиканов. Денежные суммы становятся отражением нарастающей тревоги, показателями барометрического давления, возвещающего о приближающейся катастрофе. Деньги стали тем вещественным осадком, который скрыт на дне любого честолюбия, они проникают во все чувства, и поэтому Бальзак – патолог общественной жизни, – для того чтобы изучить, как наступают переломы в состоянии больного организма, должен был произвести микроскопическое исследование его крови и установить, сколько в ней содержится денег».

* * *

В тот же период{140} в своих парижских мастерских, которых у него на тот момент было шесть, каждый день работал скульптор Огюст Роден. В одной он выполнял государственные заказы, в другой воплощал собственные идеи и замыслы, о третьей на Итальянском бульваре знали только возлюбленные и натурщицы; в четвертой, на вилле Брийан, гений появлялся редко. В основном там работали над созданием копий его ученики и последователи. Зато в отеле «Бирон», где сегодня располагается главный музей Родена, скульптор арендовал две просторные светлые комнаты, куда успел перевезти наиболее значительные коллекции и рисунки.

Цвейг еще до приезда в Париж был осведомлен о творчестве Родена, а Верхарн, познакомивший друга с бельгийскими мастерами, художниками, скульпторами, поэтами, наблюдая за неистощимой страстью Стефана ко всем формам современного искусства, предложил и в Париже не упустить подходящего случая – посетить одну из мастерских автора «Мыслителя» и лично пожать ему руку. Цвейг вспоминал: «На радостях я не мог заснуть. Но при виде Родена язык перестал мне повиноваться. Я не мог вымолвить ни слова и стоял среди статуй, точно сам превратился в одну из них». Этот незабываемый визит, благодаря которому писатель «получил урок на всю жизнь», он вспоминал десятилетиями и очень подробно рассказал о нем в мемуарах. Кроме того, он посвятил Огюсту Родену стихотворение «Скульптор» («Der Bildner»), которое читал (сохранилась запись голоса) 12 марта 1933 года в эфире популярной радиостанции «Schweizer-Illustrierte» в швейцарском Берне. Аудиозапись хранится в открытом доступе на сайте Австрийской медиатеки (www.mediathek.at).

Читая воспоминания Цвейга о пребывании в мастерской великого ваятеля, чувствуешь, какие эмоции и волнение переполняли молодого человека в тот единственный «звездный» час наблюдения за гением и его работой над завершением фигуры женщины: «Он подходил вплотную и отступал, разглядывал фигуру в зеркале, бурчал что-то невнятное, переделывал, исправлял. В его глазах, таких приветливых, рассеянных, когда он сидел за столом, вспыхивали огоньки, он казался выше и моложе. Он работал, работал и работал со всей страстью и силой своего могучего, грузного тела; пол скрипел всякий раз, когда он стремительно приближался или отступал. Но он не слышал этого. Он не замечал, что за его спиной молча, затаив дыхание, как завороженный, стоял юноша, вне себя от счастья, что ему дано увидеть, как работает столь несравненный мастер…

И тут случилось непостижимое: он снял халат, снова надел куртку и собрался уходить. Он совсем забыл про меня… не помнил, что сам же привел в мастерскую некоего молодого человека, который стоял за его спиной, потрясенный, с комом в горле, неподвижный, как его статуи. Он подошел к двери. Собираясь ее закрыть, вдруг увидел меня и вперился чуть ли не зло: что это за молодой незнакомец проник в его мастерскую? Но уже в следующее мгновение он все вспомнил и подошел ко мне почти сконфуженный. “Извините, месье, – начал было он. Но я не дал ему продолжать. Я только благодарно пожал ему руку – охотнее всего я поцеловал бы ее. В этот час мне открылась вечная тайна всякого великого искусства и, пожалуй, всякого земного свершения: концентрация, сосредоточенность всех сил, всех чувств, самоотрешенность художника и его отрешенность от мира. Я получил урок на всю жизнь».

Немецкий биограф Цвейга Оливер Матушек предполагает, что писатель приезжал в мастерские к Родену в разные годы не единожды, что на одной из встреч в Медоне в 1913 году скульптор говорил с ним о создании бюста Цвейга, для которого даже были сделаны первоначальные наброски. По неизвестным причинам бюст не был изготовлен, что, по воспоминаниям