– А в шестой камере. Кашляет до упада. Там же печки нет.

– Переведи к нам. Тут тепло.

– Это с какой – такой стати?

Рутенберг незаметно для всех снимает с руки часы и суёт матросу Егору. Тот рассматривает их. Довольный, прячет.

Распахивается дверь общей камеры. Качаясь, входит кашляющий, дрожащий от высокой температуры Терещенко. Рутенберг бросается к нему. Ведёт к печке.

– Боже мой! Вы живы, Михаил! Идите сюда, поближе к печке. Господа, подвиньтесь!

– Вы меня помните, господин Рутенберг? – говорит Малянтович, подвигаясь, – Я был прокурором на вашем процессе и требовал повешения.

– Как же, помню. Поэтому дайте пальто для вашего коллеги. Видите, у него жар.

Министр Малянтович отдаёт своё меховое пальто:

– Вы же не министр, Рутенберг? Как вы оказались в нашей несчастной компании? А! Вы возглавляли охрану Зимнего Дворца! Верно?

– Я?! Кому на хер нужен ваш Зимний?! Кроме ваших харчей там же ничего нет!

Рутенберг укутывает Терещенко. Подносит кружку с горячей водой. Укладывает на нары. Терещенко засыпает. Кашляет во сне. Тяжело дышит. Рядом сидит Рутенберг.

Ленин стоит во весь рост перед зеркалом и рассматривает себя уже в новом одеянии:

– Да. Всё в размере. Правда, пиджак узковат. Отъел я брюшко. Но, ладно, не буду застёгивать! Просто жених! Хоть под венец. И невеста ведь… Революция!

– Настоящий! – гауптман достаёт флакончик одеколона – «Kolnisch Wasser».

– Как же! Помню этот запах, – Ленин, не жалея, прыскает на себя одеколон.

Зал, полный дам в вечерних платьях, мужчин в смокингах. Ленин и гауптман перемигиваются, подходят к буфетной стойке. Заказывают по лафитнику водки.

– Как вас величают ваши хорошие знакомые, гауптман?

– Ганс.

– Очень приятно, Ганс. Выпивают.

ДИКТОР:

Гауптман Ганс Штольц. Уцелеет в дни революции в Германии, благодаря Иоффе. В 1929 году будет участвовать в организации встречи Сталина с неудавшимся немецким путчистом Адольфом Шикльгрубером (Гитлером) на яхте в Чёрном море. Убит 30 июня 1934 года в «ночь длинных ножей», когда Гитлер станет убирать бывших своих соратников – штурмовиков Рёма.

Горят огни. Подъезжают и отъезжают автомобили и мотоциклы. Огромный броневик с развевающимся красным флагом выползает из ворот. Костры. У входа стоят пулемёты со снятыми чехлами. Во дворе ещё несколько броневиков с работающими моторами.

Много людей. Все курят. В коридорах и в актовом зале тоже. На трибуне сменяются ораторы.

В комнате Иоффе Троцкий с Зиновьевым работают над проектом постановления:

– …И я думаю, что в постановлении Съезда обязательно должны быть зафиксированы руководящие товарищи, – говорит уверенно Троцкий.

Входит Свердлов.

– А ты знаешь про Зимний, Яша? – Подзывает его, загадочно улыбаясь, Иоффе.

– Нет. А что?

– А то…

Иоффе шепчет ему на ухо новость:

– В связи с… – громко, репетируя, произносит Троцкий, – «Съезд принимает на себя всю полноту власти в стране и утверждает исполнительный орган управления!» И тут даём перечисление имён. «Зиновьев, Каменев, Троцкий…

– Простите, товарищи, а почему в этом перечислении отсутствует Ленин? – удивляется Иоффе. – Это как-то…

– А как мы будем объяснять съезду? Нет, мы не можем фигурировать именами отсутствующих! – Троцкий наклоняется к Иоффе и шепчет, – Послушай, Адольф, занимайся своим делом. У тебя здорово всё получается.

Троцкий Свердлову, который, с трудом осваивает полученную от Иоффе информацию:

– Мы, товарищ Свердлов, готовим состав руководства. И хотели бы вас туда включить. Вы не против? Вас и Подвойского. Или это будет уже много?

– Многовато. Мне кажется не надо размазывать, – говорит Зиновьев. – Четыре основных фигуры. Чтобы не было путаницы. Троцкий, Каменев, Зиновьев, Свердлов.

Ленин и гауптман выпивают очередную рюмку. К стойке пробирается пьяный Джон Рид и случайно толкает Ленина:

– Pardon. I am so sorry.

– Американец?! – удивляется Ленин.

– Специальный корреспондент прессы США Джон Рид. Сегодня! Своими глазами! Арест министров временного правительства! Уже отправил телеграмму в The Associated Press. Процессом откомандовал чудный парень – он смотрит в блокнот – Антонов. Ну, просто будущий Наполеон. А вообще, честно говоря, скучно тут у вас. Мало стрельбы, взрывов. И совсем нет вождей. Вот Мексика… Там всё пахло порохом! Панчо Вилья! Эмилиано Сапата! Личности! Я с ними вот так… Лицом к лицу. Сидел, пил тэкилу. Не читали? Две мои книги. «Мексика в огне»! А тут… Какие-то безликие «соратники», «товарищи». Только один вроде бы более… – заглядывает в блокнот, – Троцкий-Бронштейн.

– А Ленин?! – спрашивает Ленин.

– О! Загадка! Упоминается часто. Но его давно никто не видел. Может, его нет в природе. Миф?!

– Позвольте представиться, Ленин!

– Да, бросьте! Разыгрываете бедного пьяного журналиста. Вот Вам, хаха, Ле-ни-ин, моя визитка. А ваша? Ах, у вас нет?! Ну… Короче, если окажетесь Лениным и вождём, звоните. Я возьму у вас колоссальное интервью и прославлю на весь мир.

Ленин и гауптман протискиваются по залу среди дам с большими декольте. Гремит музыка. Оркестр играет выходную арию из оперетты «Сильва». Гауптман даёт на чай швейцару.

Выходят на улицу. Мимо прокатываются грузовики с финскими боевиками.

Ощущение нового шикарного костюма на плечах и принятая водочка после стольких волнений:

– Ну что, Ганс, поедем делать нашу революцию, – улыбается Ленин.

– Тьфу-тьфу! – гауптман суеверно плюёт через плечо. – Вашу!

– Хорошо. Сначала нашу…

Из шкафа пожилой матрос достаёт голую, всю в крови девочку – солдатку женского батальона, чудом не затраханную насмерть в массовом изнасиловании. Спрятал он её. Девочка в нервном тике трясёт головой. Дрожит. Матрос натягивает на неё штаны, одевает её в матросскую шинель. Сапоги на ноги. Бескозырку на стриженую голову. И ведёт её по коридору Зимнего Дворца. Вокруг пьяная матросня. Танцует, испражняется на картины, прикладами разбивает скульптуры.