— Я замужем. И я не уеду жить в Хельсинки. В вашу пиндосию! Там отбирают детей. Либо делают из них нетрадиционалов. Нет. И всё тут!

— Приезжай, когда вырастет Ежик!

— Не могу.

— Отчего?

— Мне надо будет воспитывать внуков Ёжика…

Странно…

Но я люблю тебя.

Люби! Кто тебе мешает!

Ты! Ты мешаешь! То ты исчезаешь. То вновь появляешься. Но говоришь — не могу остаться. Не могу уехать с тобой. Не могу оставить тебя тут в России.

Отчего? Зачем?

Так сложилось…

Это мозаика. Мы состоим из встреч и разлук. Из жизней и смертей. Из бездн и высот. Из низин и впадин. Иначе не получается сложить пазлы. Ибо там, где убыло, что-то должно прибавиться, там, где удалилось, должно вырасти новое.

Для меня дети — это всё.

А мужчина?

Арви — ты танцор, ты нужен сцене. Тебя ждёт вся Европа, вся Америка. А я из Азии. Я — азиатка…

Милая…Пьета из Азии! Это о тебе написано сотни картин. И люди приходят полюбоваться ими. То есть тобой! Скорбная Пьетой.

Поющей Пьетой.

Верной Пьетой.

Танцующей и молящейся…

Ты создана для людей. И твоя кожа фарфоровая. Молочная. Как китайский бидончик — ты в одном экземпляре. Но ты можешь приходить к людям. Становиться женщиной…

И лишь однажды. Ещё раз, ибо Арви очень возжелал этого — Пьета снизошла к нему.

— Турья моя…

Он танцевал — и она явилась. Предстала. Как всегда прелестная и обворожительная. Незабываемая и красивая. Она почти не постарела, лишь несколько морщин выступили на её щёчках. Рот был полуоткрыт, а там — все тридцать два белых сочных зубов! Язык влажный, его кончик чуть загнут. Горячие розовые альвеолы и упругое нёбо.

Арви танцевал, кружился.

Затем он обхватил Турью за талию и поцеловал её.

— Ты вернулась?

— Нет. Я приехала всего на три дня.

— Одна? С сыном?

— Сын женился.

— С мужем?

— Муж спился.

— С другом?

— У друга амнезия. Он не скоро оправится.

— Значит, одна?

— Ага!

Арви спрыгнул со сцены. Дряхлеющий, состарившийся, перенёсший операцию на сердце Арви был рад. Он жадно вцепился в губы Турьи. Нежно пританцовывая, вывел её из зала. Публика ликовала: это было похоже на продолжение шоу. На экране загорелись марающие огни. Затем наступила тишина:

— С Новым годом, Финляндия! Пока Арви танцует — ты будешь жить. Но когда он закончит своё смертный танец, ты погрузишься во тьму. Вступишь в НАТО и погибнешь. Только любовью к России ты пока жива. Только русским духом ты ещё свежа. Целомудренна. И поэтому непобедима. Но скоро, очень скоро твои враги начнут тебя разрывать изнутри. Жаждать тебя. Вожделеть во всех позах. И однажды ты проснёшься истерзанная, измученная, тобой воспользуются развращены Европы. Они пресытились женщинами, мужчинами, детьми, стариками, младенцами. И сейчас они хотят тебя! Они хотят твоего Деда Мороза, то есть Санта Клауса. Снегурочку.

Они хотят твоих коней и оленей.

Хотят твои конфеты и печенья.

Твой мармелад и зефир.

Твой шоколад.

Твои мощёные площади. Улицы. Окна. Двери.

Пока ты скрываешь в своих недрах Гунько, они будут иметь тебя во все щели. Отверстия, впадины, ямки, рвы, окопы, двери, замочные скважины. Ты даже не понимаешь, кого впустила в себя. Этот Змий никогда из тебя не сможет выйти, он будет иметь тебя вечно. Глупая девка ты, Финляндия! Никакие таблетки не помогут тебе вытравить из себя это чудовище, этого осьминога, даже смертельная доза, которая убьёт тебя, но не убьёт кровососущее животное внутри тебя.

Ты сделала последний смертный шаг. Ты отдалась Змию. Ты повелась на его сладкие сказки. На его песенки.

сэ минасанаёта пуррапита эйму нипоа ниласта

суат манаита-вакаланиста ита ва мина анлоу иваста

силяэй-тата пойку кайнус хайта сильокон танси лэеста лайта

саливили-ипу тупу-тапу тапу-типу хильялэ

Это была песня про овечку, которую съел-таки серый волк, сначала он захотел её, как женщину, затем как царевну, потом, как мужчину, как дитя. А, насытившись, скушал. И всё. Остались лишь рожки и копытца Долли. Глупая Долли. Хоп-хоп.

…Гунько притащили на главную площадь. Поставили виселицу.

Это было справедливо. Суд должен быть показательным. Ибо погибнет вся Финляндия.

— Тащи его!

Слово — «простить» было излишне! О мщении взывал дед Никола. Его фото почти выцвело. Стало серым. Но Угольников сделал копию. Увеличил её.

Настало время поквитаться.

У Гунько дрожали колени. Его посадили в сани, запряжённые оленями, чтобы дед последний раз полюбовался полярным кругом. И помчали олени! Быстро! В узком проулке мелькали сцены Страшного Суда:

белые фрески. Синие фрески. Красные фрески. Пожары. Торнадо. Атомный взрыв. Дождь. Снег. Лунный камень.

Гунько крепко держался за поручни саней, но на поворотах заносило. И сколько бы он не орал — хенде хох! Никто не сдавался. Наконец сани тряхнуло так, что гестаповец вывалился в сугроб. Агнешка расхохоталась:

— Ага! Попался, мразь!

Стала душить.

Но народ хотел публичной казни. Страшной и инквизиторской. Чтобы короткие ноги Гунько начали дёргаться в судорогах. Чтобы его серая голова свисла с верёвки. Чтобы вороны налетели и стали разрывать на куски вонючее тело. Ещё кусок. Ещё один.

Но нет. Надо ещё страшнее — надо отпиливать каждый час по пальцу. Затем по кисти руки, по колену, по куску печени…жуть!

…но танец продолжался. Турья — милая, ласковая, нежная — ты со мной! Останься хотя бы на одну ночь! Со мной! Прошу!

Зачем просить? Я здесь. Живая. Настоящая. Лёгкая. Лёша, прости меня… ты любил меня напрасно. И прекрати писать свои дневники. Они бесполезны. Жизнь надиктовала мне иное: она мне надиктовала Арви…Сумасбродного. Не настоящего. Танцующего. Арви — безграничен…

11.

Да, да, Арви безграничен. Он легко преодолевает любые заслоны, заборы, препятствия, он слишком хорош, чтобы его не любить. У него смешные кисточки из жёстких волос, нежный голос. Он так смотрит, что берёт оторопь, словно гипнотизирует взглядом. Он специально выучил русский язык и его речь звучит так:

«Ты не понимаешь, я влюблён в тьебья с детства. Ты моя мечта. Ты моя — всё. Не отказывайся от мьеня…»

«Не выдумывай. Это твои фобии…твоя Турья погибла в катастрофе. Она оставила Оливе Ною. Кстати, как там Ноя?»

«Ты одно лицо с Турьей. Фигура. Грудь. Колени. Я помню их! Они выпирают из-под ситцевого в горошек платья…у тебя есть такое?»

«У кого нет ситцевого в горошек платья? Оно есть у всех! Даже у моей сестры. Я помню, как его покупала на улице Стачек в Свердловске! Но причём тут Финляндия. Холодная, как пломбир?»

«Всё в мире взаимосвязано…Илона!»

Арви сел