— А как на самого старосту жаловаться, ежели что? — никак не унимался мужик-бригадир.

— Приезжайте к нам в управу. Разберемся!

— Спасибочки. Ежели что, приедем.

— Еще, граждане селяне, хочу добавить, что за малозначительные проступки староста имеет право наказывать вас денежным штрафом до тысячи рублей. — Тут по толпе пронесся глухой ропот. — Или арестом на срок до двух недель с исполнением принудительных работ.

— Да у нас тут все работы принудительные, — заявила какая-то баба и хохотнула. — Окромя занятий с мужиками на сеновале.

Новоиспеченный староста Евтимий Пацюк усмехнулся. Чуть улыбнулась председательша колхоза Гелена Казаченко. Однако бургомистру смешно не стало. Селянам было заметно, что господин он серьезный и на разные шутки-прибаутки не отзывающийся.

Представитель новой власти никак не отреагировал на шутку этой бабы и спокойно, как ни в чем не бывало, закончил свое выступление:

— Если же вы совершите какие-то действия, направленные против германской власти, или за кем-то из сельских жителей станет замечено пособничество партизанам, коммунистам и евреям, то возмездие за данные преступления будет определяться немецкими органами власти вплоть до высшей меры наказания, то есть расстрела.

— А не высоко ли берете, господин волостной старшина? — спросил кто-то из толпы.

— Нет, не высоко, — без всяких нервов ответил бургомистр, аккуратно укладывая бумагу в портфельчик. — Это не моя прихоть. — Для пущего эффекта он выдержал небольшую паузу. — Таково распоряжение высшего начальства! Хочу вас, селяне, сразу предупредить, что немцы — народ организованный и в высшей степени культурный. Непорядка на своей территории они не потерпят.

На этом сход закончился. Бургомистр отказался от обеда, предложенного старостой, и укатил к себе в волость. Крестьяне, судача меж собой, разошлись по хатам. Но им особо раздумывать было не о чем. На это начальство есть. Вот пусть оно и решает, как теперь людям жить.

После этого дня жизнь в Лебедяновке шла прежним, хорошо устоявшимся чередом. Крестьяне работали на колхозных полях точно так же, как и до войны, возделывали собственные огороды. Хватало им и прочих забот, которые имеются на селе при любой погоде и во всякое время года.

В выходные и праздники сельская молодежь по привычке собиралась возле клуба. Пели под гармошку, танцевали. Весной сорок второго года даже сыграли свадебку. Народ гулял целую неделю, позабыв на какое-то время про дела и войну.

Жили небогато, но и неголодно. Еды хватало всем. Каждому человеку, работающему на уборке хлеба, молотьбе, вязке и транспортировке снопов, помимо законно положенных пудов зерна наваривалась после окончания смены прибавка в виде холщовой сумки или даже полуведра зерна, отложенного для собственных нужд. Председательша, колхозный счетовод и бригадиры знали о таких нехитрых премиальных, но закрывали на это глаза. Личную дворовую живность тоже надобно было чем-то кормить.

Сельская власть закрывала глаза и на варение самогона, благо его было из чего гнать. Мать Стефании тоже промышляла этим зельем, поскольку денег в селе не имелось. Кто-то что-то подсобит, на своей подводе мешки с фуражом доставит, сено покосит. Как таких помощников отблагодарить? А оплата самогоном устраивала всех. Тем более что у матери Стефании первач получался знатный.

Кроме самогона, в хате имелась и закуска, которую не стыдно было выставить гостям в праздничный день для поднятия духа и пущего веселья. На столе появлялись соленые огурчики и помидоры, квашеная капустка, моченые яблоки, копченое сало.

Конечно, новая немецкая власть издавала какие-то запрещения относительно самогоноварения, но кто их, собственно, читал? Случалось, приезжали с набегами и облавами из волости районные полицаи, уполномоченные по борьбе с самогоноварением, обыскивали хаты, погреба и сараи, изымали самогон и забирали его себе без всякого составления актов.

Нагрянули они как-то и в хату матери и дочери по фамилии Слободяник, нашли две четверти самогона. Одну разбили прямо посередине хаты. После этого в ней воняло так, как будто тут неделю гуляли. Другую взяли себе, не составили никакого акта и лишь припугнули. Мол, ежели вы еще раз будете уличены в варении самогона, то внушением уже не отделаетесь.

На том все и закончилось.

Председательша набрала новое правление колхоза. В него вошел и мужчина-бригадир с гонором, который любил быть на виду. Она нашла счетовода и секретаря. Никто из колхозников против нее ничего не имел. Всех устраивал и староста, который вместе с секретарем, бывшим учителем, занял дом, в котором до войны находился сельсовет.

Работу новоиспеченный староста начал с того, что ходил по домам и уговаривал молодежь, какая еще оставалась в селе, вступать во вспомогательную полицию. Он уломал трех парней. Двоим было по шестнадцать, одному — семнадцать лет. Они должны были носить на рукаве белую повязку с надписью «Polizei». Потом староста съездил в райцентр и привез оттуда специальную черную форму со светлыми отложными воротниками. Парни должны были днем, а иногда и ночью, ходить в ней по улицам и следить за порядком в селе. В свободное время полицаи работали по хозяйству, а вечерами, сняв форму, шли вместе со всеми к клубу веселиться и втихаря пить самогон.

Как-то быстро, будто сами по себе, запустились мукомольня, пара водяных и две ветряных мельницы и механическая маслобойня, которая вообще не работала аж с тридцать девятого года. А в соседнем селе был восстановлен и заработал свеклосахарный завод.

Егор слушал женщину очень внимательно, не перебивая. Конечно, свой рассказ она начала издалека, но, похоже, ей просто хотелось выговориться, постараться, чтобы этот младший лейтенант, который сидел напротив нее, все понял. Когда она стала рассказывать о мельницах, маслобойне и сахарном заводе, ей показалось, что младший лейтенант хотел что-то спросить, но потом передумал и не стал ее прерывать.

А Егор Ивашов и в самом деле хотел спросить о карателях и партизанах. Неужели в селе ни тех ни других никогда не бывало? Все жители Лебедяновки вот так, без малейшего сомнения, не говоря уж о каком-то сопротивлении, приняли новую власть и порядки как нечто должное и неизбежное? И правда ли, что им было все равно, кто ими руководит?

В такое младший лейтенант не очень-то верил.

Конечно, народ в селах не шибко грамотный, но ведь это же советские люди! Не бараны, чтобы вот так, за пуд зерна и заработавшую вдруг маслобойню забыть все, что дала им советская власть. Неужто у них, всех разом, такая короткая память?

Хотя тут надо сказать, что Егор, как ему и было положено по должности, вел так называемую оперативную работу с личным составом. Поэтому он знал, что среди новобранцев, мобилизованных с оккупированных территорий, имелись и такие, которые совсем неплохо жили под немцем.

В донесении агента-осведомителя из первого батальона, лежащем в сейфе, приводилось высказывание деревенского солдата-новобранца, записанное почти дословно. Тот говорил, что при советской власти его семейство едва сводило концы с концами, хотя все не покладая рук работали в колхозе. А когда, мол, пришли немцы и установили в их деревне новые порядки, жить стало намного сытнее. Это потом, когда их погнали по всем фронтам, они стали отбирать у людей последние крохи. А на первых порах фрицы так правили, что живи да радуйся!