– Я солдат, недоношенный ребенок войны, я солдат… – фальцетом выводил первый солист.

– Мама, залечи мои раны… – героически вторил ему второй.

– Я солдат, солдат забытой богом страны…

– Я герой, скажите мне какого романа…

– Добрый вечер всем, кого не видела! – поздоровалась я, выключая музыку.

Пещерский тут же перестал смеяться и обиженно закричал:

– Э, быстро включила, да? Весь кайф обломала!

Митя же, не замечая меня, продолжал сосредоточенно ловить мяч.

– Рассказывайте, герои романа, что вы здесь учинили! – повысила я голос, направляясь к журнальному столу, на котором стояло блюдце, полное окурков от косяков. Один косяк, недокуренный, дымился прямо на столе, уложенный таким образом, чтобы не сразу испортить полировку, а только тогда, когда тлеющий огонек поравняется со столом и оставит на нем черный след. Подхватив горячий окурок, я понесла его в туалет, собираясь утопить, но споткнулась в коридоре о полиэтиленовый пакет, валяющийся посередине, и чуть не упала. Из опрокинувшейся пластиковой сумки вывалились несколько газетных свертков, один из которых оказался неаккуратно распотрошен, и из него что-то высыпалось. Избавившись от папиросы, я вернулась с совком и веником, но стоило мне только начать заметать просыпавшийся мусор, как сердце оборвалось и упало куда-то в район желудка. Судя по одуряющему запаху и характерному виду, на совке покоилась селекционная анаша. И этого добра была целая сумка!

Прямо с совком я отправилась к Пещерскому и потрясла перед ним мусором.

– Да будет тебе, Влад, известно, что за хранение в крупном размере наркосодержащих веществ, в том числе самой банальной анаши, дают до трех лет лишения свободы. Хотя не исключена условка при наличии положительной характеристики с работы.

– Э-э, нет, сестричка, – хитро прищурился Пещерский и погрозил мне пальцем. – Мы с Митяем всего лишь употребляем, а найдут запрещенные вещества у тебя. Но ты не волнуйся, положительную характеристику с работы я тебе накатаю. Будешь внештатным сотрудником моего журнала!

Я высыпала содержимое совка на журнальный стол перед Пещерским и красноречиво указала на дверь.

– Ага, нашла дурака, – рассмеялся даровитый фотохудожник, ребром ладони сгребая траву вперемежку с мусором в одну кучу. – С минуты на минуту прибудут доблестные парни из столичной полиции, соседи обещали вызвать, и меня прямо на выходе примут с анашой. Нет уж, пусть лучше она у тебя пока полежит!

Закончив формировать кучку, гость забил новый косяк, сунул его в рот и неторопливо потянулся за зажигалкой. При этом лицо Пещерского не выражало ровным счетом ничего – ни злости, ни страха, ни мук совести. В таком состоянии говорить с ним было так же бессмысленно, как распинаться перед унитазом, поэтому я отправилась в кухню, натянула резиновые перчатки, вернулась в коридор к пакету, подхватила его под дно и решительно направилась к входной двери.

– Куда понесла? – заволновался Пещерский, вытягивая кадыкастую шею и стараясь рассмотреть из гостиной траекторию моего передвижения.

Ни слова не говоря, я распахнула дверь и вынесла пластиковую сумку на лестничную клетку. Лифт продолжал стоять на этаже, и я, ни секунды не мешкая, сунула анашу в кабину. После чего вернулась в квартиру и старательно, один за другим, заперла за собой все три замка. Сидя на кресле в гостиной, Пещерский продолжал тянуть шею в сторону прихожей, не в силах поверить в мое вероломство. Не обращая на него внимания, я подняла с пола пульт и выключила телевизор, и только после этого Митя заметил мое присутствие. Перестав возить руками по экрану, он взглянул на меня лучистым взглядом и, поправив очки, восторженно сказал:

– А у нас гости!

– Я это заметила, – сухо откликнулась я.

– Я не понял, ты чего, пять кило травы на лестницу отволокла? – проревел Пещерский, пытаясь подняться на нетвердые ноги. – Вот черт, сумку сейчас сопрут!

– Гости уже уходят, – распахивая настежь окна во всей квартире, повернулась я к Мите. – А мы с тобой, любовь моя, будем убираться. Не спать же нам в этом бардаке?

Выбравшись из диванных подушек, Влад опрометью бросился к двери и еще минут десять ковырялся с замками, чертыхаясь и призывая на мою голову все кары небесные. Справившись с запорами, Пещерский пулей вылетел из квартиры, надеясь вернуть траву, и только тут Митя осознал, что произошло. Выпятив нижнюю губу, он посмотрел на меня сквозь запотевшие очки глазами обиженного ребенка и тихо произнес:

– Как ты посмела выгнать моего друга? Тогда я тоже уйду!

И, поставив на пол мусорный мешок, в который до этого собирал разбросанные по дому пивные банки, с достоинством двинулся следом за Пещерским. Но не успел любимый закрыть за собой дверь, как случилось неожиданное – выгнанный Вадим привел его обратно. Одной рукой Пещерский прижимал к груди злополучный пакет, другой подталкивал в спину обмякшего Митю.

– Ребят, как-то нехорошо получилось! – бодро проговорил гость. – Я же на минутку забежал, посидеть, поболтать, а вы поссорились… Ладно, пойду, пока и правда кто-нибудь не приехал по вызову!

Митя привалился к стене и, дождавшись, когда приятель сядет в лифт, старательно, один за другим, запер входную дверь на все замки, после чего на негнущихся ногах отправился в спальню, упал на кровать и захрапел.

* * *

На следующее утро вставать было невыносимо трудно, точно это меня мучило тяжелое наркотическое похмелье. Однако звонок следователя Лисицына помог подняться с кровати и добраться до сумки, в которой надрывался смартфон.

– Мать, ты что, еще спишь? – услышав мое сонное «але», разозлился Лисицын. – Ни фига себе! Я, можно сказать, премией рискую, даю тебе время на расследование, а ты дрыхнешь, как будто дел у тебя нет! Мне проще закрыть твоего Муратова, нежели ждать, когда ты снимешь с него подозрения! Хотя бы знать буду, что раскрытие у меня в кармане. Давай-ка, Агата Львовна, дуй ко мне в кабинет вместе с клиентом!

От грозного тона Хитрого Лиса я окончательно проснулась и просительно затянула:

– Илюш, ты же обещал дать мне время до конца месяца! Осталось всего ничего, подожди несколько дней!

– Ты что-нибудь выяснила? – смягчился следователь. – Можешь назвать других подозреваемых по этому делу?

– Стамболиди мне сильно не нравится, – сказала я первое, что пришло в голову.

– Зря не нравится, он такой красавчик! – усмехнулся Лисицын. – Мы тут телефон погибшей Муратовой проверяли, в нем видео нарыли – мама не горюй. Там Стамболиди эдаким гоголем в дамском белье посреди кабинета вышагивает. Я тебе скину, сама посмотришь. Датирована съемка прошлым месяцем, думаю, Дина собиралась директора шантажировать, если уже не тянула с него деньги. Пробей его алиби, может, что интересное нароешь!

– Отлично, скидывай, люблю приватное видео, – обрадовалась я своей выдержке. Могла ведь ляпнуть, что у Стамболиди железное алиби: в институте Склифосовского все приемное отделение наблюдало, как Эжен Саввич усмиряет разошедшегося Ткачика.