– А как же?

– Мы многим интересуемся. Я, например, знаю Тиски как свои пять пальцев. Знаю, где живут муты, знаю, где можно охотиться, пить, найти пропитание или настоящих дикарей – тех людей, которые хотят жить в одиночестве, без братьев и сестер. Я знаю много полезного об этом месте. Я бывал даже в краю висельников и в курсе, где живут люди Бояра.

– Да? – Густав быстро поднялся со стула и нервно облизнулся. – Где же они живут?

– Хочешь их навестить? – Семен оперся плечом на стенку и внимательно посмотрел на странника.

– Допустим, хочу.

– И у нас ты не останешься?

– Послушай… – Густав почесал затылок и вдруг спросил: – Мне же надо умыться? Мы вроде как опаздываем?

– О, точно. Давай тогда быстрее, в ванной стоит бидон с водой, я проверил уже.

Странник проскочил мимо Семена, вышел в коридор и без труда нашел ванную. Все здесь было абсолютно такое же, как и в той квартире, в которой он собирался заночевать еще вчера, но обстоятельства решили иначе.

Вода оказалась прохладной, но не ледяной. Фыркая, Густав умылся, обтерся по пояс, выдавил немного зубной пасты на палец и поскреб зубы. Причесываться и бриться времени не оставалось, но он решил намочить волосы и хоть как-то их пригладить. От отца в наследство он получил шевелюру, которая после сна превращалась в пособие по изучению ядерных взрывов. Если сон протекал неспокойно, – а он в эту ночь таким и был, – то наутро шевелюра представляла собой зрелище поистине фантастическое. Густав даже лишний раз старался не смотреть в маленькое зеркало у себя на корабле.

Со щетиной проблемы складывались примерно такие же, только здесь суть заключалась в том, что бритва странника уехала вместе с кораблем и Бояром в неизвестном направлении. Поэтому пока он решил походить с быстро отрастающей бородой, редкой в районе щек и почему-то густой вокруг рта и на шее. Опять же наследство от отца. Тут он хорошо постарался, ничего не попишешь.

– Так почему же ты не хочешь остаться у нас? – снова спросил Семен, держа полотенце наготове.

– Потому что я странник. Я не могу сидеть в городе. Неделя, две, три. Месяц. Я свихнусь, честное слово, я никогда не находился в одном месте больше трех-четырех дней. Это не мое. Меня тут ничего не держит да и не может удержать в принципе!

– Ну, а если попытаться?

– Слушай! – Густав оперся на край ванной, вода холодными струйками стекала с волос и билась о белую никелированную поверхность. – Ты можешь полизать себе яйца? Собака вот может, а ты нет. И я нет. Потому что мы с тобой не собаки. Я, Семен, не городской житель, я странник. Тут различие не в названиях, тут все дело в образе жизни и смысле… жизни же.

– Все с тобой понятно. Просто я подумал: вдруг ты захочешь помочь нам всем? Я так понимаю, ты не обычный человек, не пустая оболочка, у тебя много знаний и опыта, они могли бы пригодиться всей семье… А что означает эта татуировка у тебя на спине?

Семен кивнул на черную перевернутую восьмерку, выбитую между мускулистых лопаток странника.

– Это как раз то, о чем мы с тобой говорим. Она отражение моей души и означает бесконечность. Если бы ты сделал себе похожую татуировку, то знаешь, что там было бы?

– Что?

Семен подал полотенце, и Густав осторожно вытер лицо, затем тело и подсушил уже порядком отросшие волосы.

– Одно лишь слово – «Тиски» там значилось бы. Это твой мир. А мой мир бесконечность. Ехать куда глаза глядят и не оглядываться назад.

– Понятно. Наверное, ты прав.

– Конечно. Ну так что, покажешь, где живет Бояр?

– Покажу. – Семен повесил полотенце на пластиковый держатель. – Но не сразу. Потому что одному или даже с твоим другом, Михаилом, вам не справиться. Все не так просто, как ты думаешь.

– Но ты мне хотя бы объяснишь, в чем там дело? А тогда уже мы на ходу и план придумаем, как вернуть корабль. Силой или уговорами.

Густав пригладил волосы, прополоскал рот, надел футболку, и они пошли на службу. В подъезде еще царила прохлада, а вот на улице уже припекало. Основная масса жителей дома к тому времени собралась возле церкви, окружив ее и не заходя внутрь, так как для всех там не хватило бы места. Отец Захарий стоял возле открытого входа на сколоченном из досок постаменте и совещался с матушкой Марией.

Охрана, как отметил для себя Густав, сменилась, но со своих постов не уходила. Только Игорь мог себе позволить участвовать в службе непосредственно. О безопасности здесь беспокоились не меньше, чем о пропитании или спасении души.

На выходе из подъезда их окликнул Марков. Он выглядел выспавшимся и гораздо бодрее, чем вчера, даже улыбался. Пожал руки Густаву и Семену, закинул в рот таблетку, морщась, проглотил и пояснил: «Для почек».

Они пошли по чистой, подметенной дорожке к церкви. Семен, все это время о чем-то думавший, вдруг продолжил мысль, оборванную еще в квартире:

– Вряд ли ты решишь дело с Бояром уговорами. Он не из тех людей, которые отдают присвоенное за какие-то слова.

– Вы это о корабле? – спросил Марков.

– Да, – сказал странник и обратился к Семену: – Я тоже за силу, потому что оторвать яйца этому ублюдку просто дело чести. Но если ты говоришь, что нам двоим не справиться, получается, что у них там все серьезно?

– Серьезнее, чем у нас. Мы большая, трудолюбивая, живущая под единым Богом семья. А люди Бояра – это звери, живущие ради того, чтобы убивать. Они солдаты, практически пираты, если тебе это о чем-то говорит. Я слышал, что существуют такие парни на кораблях, которые устраивают налеты на все, что попадается им под руку.

– Вернее, под колеса, – подтвердил Густав.

– Или так. Если бы Бояр мог обеспечить своих людей машинами, то их давно уже не было бы в Тисках, потому что первым делом они бы разнесли этот город к чертям собачьим, а затем вся земля дрожала бы от их зверств.

– Ну, тут на кого нарвешься. – Странник потянулся и с удовольствием хрустнул пальцами. – Окажись мы в равных условиях, один на один, сомневаюсь, чтобы этот олух и дальше наслаждался своим никчемным существованием.

Они подошли к толпе. Семен, на правах давнего и уважаемого обитателя дома, провел их как можно ближе к отцу Захарию. Тот уже перестал говорить с матушкой Марией и стоял молча, ожидая, когда можно будет начать собрание, и молчание это, словно хлыст, подстегивало опаздывающих.

Когда во дворе не осталось никого, кроме охранников, и внимание присутствующих сконцентрировалось на святом отце, тот начал говорить.

Густав сразу заметил, что с ним что-то не так. Еще даже не начав проповедь, отец Захарий принялся странно дергать шеей, будто ее сводило судорогой, причем только с правой стороны. Было видно, что он старается унять эти подергивания, но они происходили непроизвольно, рывками, провоцируемые явно сильным сокращением мышц. Но, возможно, никто из собравшихся этого не видел.