На рубеже XIX–XX веков, когда разбогатевшая и разросшаяся Одесса придвинулась к некогда удалённому пригороду, Большой Фонтан становится самым престижным дачным районом в окрестностях. Сюда был проведён водопровод, а, позднее, – электрический трамвай, остановки которого расположились на местах прежних «станций». Территории «дач» перекупались, и вдоль приморской черты у Фонтанской дороги появились роскошные белые особняки «с розами на оградах и блеском черепичных крыш», с «висящими в лазури балконами под полосатыми маркизами, увитые цветеньем» (Ю. К. Олеша). А «избушки» минувшего столетия шли, как водится, на слом; возможно, визит на земли Сорокини Инны Эразмовны, проживавшей в 1906 году с детьми неподалёку, был вызван ещё и ностальгией по неустроенному, но милому прошлому, уходившему на глазах в небытие.

Двадцатый век жестоко потрепал Одессу. В Гражданскую войну город многократно переходил из рук в руки всевозможных вооруженных группировок, враждующих на российском юге, горел, ветшал, был оккупирован (на пять месяцев), отбит затем Красной армией, отстраивался и перестраивался в советские годы, оказался во время Второй Мировой войны в трехмесячной осаде, вновь был оккупирован (на три года) и вновь с боем отбит, и вновь отстраивался и перестраивался… Но об Ахматовой Одесса не забывала никогда: первая в мире «улица Анны Ахматовой» появилась именно здесь (в сентябре 1987 года ею стала бывшая Украинская улица Киевского района города, поглотившего во второй половине XX столетия Большой Фонтан[82]). А в юбилейный 1989-й год был решён и мемориал на месте рождения – и вот тут-то встал вопрос: «Где домик?».

Городская легенда уверенно гласит, что «домик Ахматовой», как и полагается, прошёл, невредим, сквозь лихолетья и грозы. Если вы приедете в Одессу – вам его покажут:

– Вы хочете песен? – Их есть у меня!

Однако административные и научные инстанции, естественно, сомневались в чудесной живучести приморской «избушки» XIX века. К тому же никакого конкретного адреса, документально указывающего на строение (или хотя бы на участок, им занимаемый), не сохранилось – и сохраниться не могло. Ведь в 1889 году Андрей Антонович, нанимая дачу, не знал, что участвует в историческом событии, и, подобно всем отдыхающим на Черноморском побережье на протяжении всех последующих эпох, не озаботился формальностями бóльшими, чем устный договор и передача задатка. Поэтому, по согласованию с краеведами, разыскивавшими «дачу Саракини» ещё в 1973 году[83], было принято соломоново решение. На месте между 11-й и 12-й станциями, где бывшая узкоколейка прилегала ближе всего к берегу, так что «рельсы паровичка шли по самому краю» (а это в сущности единственное достоверное свидетельство и примета), в начале аллеи, уводящей к обрыву над Хрустальной бухтой, была установлена изящная ступенчатая полукруглая стена-обелиск из серого камня с аркой посредине. На левом секторе стены и была установлена искомая мемориальная доска, точнее, бронзовый памятный горельеф с надписью:

Тут же, у арки, была установлена извлеченная из музейных запасников чугунная скамья… на которой Николай Желваков убил в 1882 году генерала Стрельникова!

С этим одесским мемориалом происходили странные метаморфозы. Едва установленный, он вместе со всем городом угодил в очередную жестокую историческую переделку кризисных 1990-х годов. Бронзовый ахматовский горельеф голодающие злоумышленники стали скрадывать потихоньку, для дня насущного, необидно, но настойчиво, как это делают в Одессе. Горельеф возобновляли, снова скрадывали, и наконец его возобновили в мраморе, не представляющем никакого интереса для пунк та приёма цветных металлов.

Тогда исчезла скамья.

Неизвестно, как бы отнеслась к этой истории сама Ахматова, хлебнувшая лиха в голодном Петрограде 1919–1920 годов.

Почему-то думается, что «сердца бы не держала», а, может быть, хихикнула и порадовалась про себя – как пропаже (благодеяние!), так и возобновлению (поклонение!). А страшную скамью, конечно, с исторической точки зрения жаль, но по-человечески – туда ей и дорога… Так или иначе, но в ходе всех этих треволнений мемориал как бы преобразил сам себя и обернулся вдруг одним из самых гармоничных и одухотворенных памятных знаков, когда-либо созданных в честь русских писателей[84]. Свободный от каких-либо ненужных содержательных недомолвок – ведь Ахматова лишь появилась на свет в этой случайной «избушке» на Большом Фонтане и, возможно, провела тут, год спустя, ещё несколько младенчески-бессознательных недель – обелиск с аркой, уводящей к сияющему морскому простору, напоминают только: здесь легко дышится!

То, что Ахматова одесситка по месту рождения, иногда трактуется как факт в её биографии окказиональный, случайный – мало ли кто где родился… Во-первых, вовсе не мало, а во-вторых, Одесса во всём неповторимом своеобразии своём сыграла затем серьёзную роль и в сознательном становлении Ахматовой, уж никак не меньшую, чем Киев или Севастополь. Об этом речь впереди; сейчас же только следует отметить, что на берегах одесской бухты новорождённой дочке Андрея Антоновича Горенко суждено было провести затем, и в самом деле, не более года.