Тем не менее, справедливая объективность повествования требует признать, что, отдавая непременную дань как деловой, так и светской части столичного обращения, Андрей Антонович в новом благоденствии своём не позабывал совсем и о супруге, опять готовой осчастливить его дни радостями отцовства. Уже в 1892 году семья коллежского асессора Горенко перебирается из Петербурга в престижное Царское Село. В плане житейском это, как было сказано, по всей вероятности, имело причиной новое прибавление семейства: рождается Ирина (1892–1895), которую в доме все называли Рикой. В центре Петербурга с его сплошной многоэтажной застройкой, изредка прореженной зеленью скверов, семье с грудным младенцем и тремя детьми (старшей из которых не исполнилось и восьми лет), проживающей в наёмной квартире доходного дома, приходилось непросто, разумеется. То, что Андрей Антонович, в отличие от многих иных петербургских отцов, занимающих, как и он, чиновное место средней руки, смог оперативно отреагировать на эти объективные сложности, тут же переместив Инну Эразмовну с детьми в привольный пригород, лишний раз свидетельствует о его неравнодушии к обязанностям главы семейства. А то, что таковым пригородом было именно Царское Село, а не Павловск или Гатчина, позволяет посмотреть на этот переезд и в плане провиденциальном, хотя, конечно, мало кто, имея хоть минимум возможностей, удержался бы от соблазна лично испытать все удобства пребывания в этом благословенном уголке столичной губернии, воспетые ещё Петром Свиньиным в «Достопамятностях Санкт-Петербурга и его окрестностей». «Главным преимуществом Царского Села служит здоровое местоположение его, – писал в своем пространном очерке Свиньин. – Быв с одной стороны закрыто от морских сырых ветров высокою Пулковскою и Дудоровскою горами, оно возвышается над близлежащими окрестностями, так что 70 футами выше Павловского. По сей причине даже осенью ложится здесь по вечерам весьма лёгкая роса и самые болезни, по уверению докторов, менее здесь опасны. Туманы неизвестны Царскому Селу – все дышат здесь чистым благоуханным воздухом и пьют чистую кристальную воду».

Начало 1890-х годов являлось тем рубежом, когда инерция былого, первого, золотого расцвета царскосельской культуры, созданной во времена Екатерины Великой и её внука Александра Благословенного, окончательно обратилась в мемориальные формы парковых и архитектурных ансамблей, памятных мест, исторических трактатов и названий классических произведений искусства, созданных насельниками летней загородной резиденции русских царей на рубеже XVIII–XIX столетий – первой четверти XIX века. Уже в царствование Александра II «царскосельская» культурная составляющая в бытии России начинает существенно убывать, прежде всего под напором транспортного прогресса, сделавшего, по мере развития сообщения с южными губерниями, легко доступным для петербургского двора и его светских сателлитов Крым. С 1861 года в качестве южной царской резиденции начинает действовать Ливадия, и неизменное летнее обращение Царского Села в столичный центр – главная причина, поддерживавшая его постоянную культурную активность, – постепенно прекращается. Разумеется, что порядок на территории царских парков и в самом городе стараниями дворцового ведомства всегда поддерживался образцовый, ибо царскосельский статус главной загородной резиденции никто не отменял, однако тень заштатного провинциализма постепенно окутывала земли бывшей Саарской мызы. А во времена Александра III под сомнением оказался и сам статус, ибо этот государь из всех пригородных романовских владений решительное предпочтение отдавал Гатчине, где жил с семьей практически круглый год. И хотя в восьмидесятые годы царскосёлы стали первыми среди горожан-европейцев счастливыми обладателями собственной электростанции, залившей улицы и квартиры русским светом[93], среди старожилов, помнивших страстный и напряженный ритм придворной жизни Царского Села при Николае, а то и при самом Александре Павловичах, всё более и более укреплялись настроения, замечательно выраженные на нашумевшем в 1889 году полотне живописца Василия Максимова «Всё в прошлом».

Нельзя сказать, чтобы это отстранение от придворного (и, соответственно, столичного) бытия совсем разрушительно подействовало на образующий город уезда, готового вот-вот превратиться из Царскосельского в Гатчинский. В кротком умалении была своя поэтическая прелесть, которую точно предугадал ещё в 1858 году Ф. И. Тютчев, сам мирно угасший здесь в 1873-м, на Малой улице, в трогательной деревянной вилле николаевских времён, вместе с былым величием державинского, жуковского и пушкинского Царского Села:

И, главное, с уходом на второй, резервный план забот державных пробудилась и громко заявила о себе собственно «городская» часть царскосельского уклада, до того практически полностью подавленная и существовавшая только как придаток к части «дворцовой». Всю вторую половину XIX века Царское Село не переставало расти, так что к концу столетия население его увеличилось вдвое: с 12 124 человек в 1846 году до 22 353 в 1897-м. Если учесть, что никакой промышленности, не считая небольшой обойной фабрики на полторы сотни рабочих, тут никогда не было в помине, равно как и крупной торговли, то рост шёл прежде всего за счёт гвардейской аристократии, пополнявшей царскосельский гарнизон[95], маститых придворных, военных и гражданских отставников, удалявшихся сюда на покой, да перспективных петербургских карьеристов, оценивших, подобно многодетному Андрею Антоновичу, выгоды жизни в suburb. Этот американский эквивалент русского понятия пригорода употреблять приходится потому, что ничего подобного регулярному железнодорожному сообщению, связывавшему Петербург с Царским Селом и Павловском в последней четверти XIX века, ещё не было ни в одном из тогдашних российских «мегаполисов» – ни в Москве, ни в Киеве, ни в Варшаве, ни даже в прогрессивной Одессе (хотя знакомый чете Горенко паровичок на Фонтанской дороге уже немного напоминал поезда, курсирующие по царскосельской ветке с 1837 года).