за них оно жило. Поэтому только обитатели горы полностью отдавали себе отчет в том, как необходимо и как трудно сохранить дистанцию между верхами и низами.

Однако верхи не могли существовать без низов. Низы поставляли нам и прачек, и поваров, и садовников, и домашних слуг. Снизу поднимались торговцы яйцами и птицей, те, кто продавал одежду, и те, кто содержал ее в порядке, те, кто шил обувь, те, кто делал украшения, и те, кто колол дрова. Если б не эти люди, наш домашний очаг оставался бы холодным. Но истина эта была так ужасна, что никто в округе не посмел бы признать ее. Мы считали, и нам втолковывали, что наше место — на вершине. Никогда не говорилось о том, сколько низости на этой вершине.

В детстве у меня не было ясного представления обо всех этих вещах. О многом верхние жители только перешептывались, и этот шепот распалял мое любопытство. Мне постоянно твердили, что о людях снизу незачем так много говорить, что от них лучше держаться подальше, что в их кварталах нам нечего делать. Все они воры и негодяи, жулики и безобразники, и все они нас ненавидят. Эти люди не умеют жить, культура их не коснулась. Ну что у нас может быть общего с ними?

Однажды в больницу принесли двенадцать носилок, за каждыми из которых следовал полицейский. Говорили, что принесут еще, что внизу устроили страшное побоище — человек двадцать пострадавших.

Отец прибежал из больницы и сказал матери:

— Не пускай сегодня ко мне малыша. Больница полна раненых. Двое-трое с минуты на минуту могут умереть. Это не для ребенка, он перепугается.

Тогда мама достала книжку с красивыми картинками, подсела ко мне и начала читать волшебную сказку про фей из далеких стран. Но мои мысли были в больнице, с ранеными. Что это была за драка? Двадцать раненых — значит, в больнице сейчас человек сто крутится. Может, туда и мальчишки из нижних кварталов прибежали? Сейчас, наверное, в больнице такое творится! А мама тем временем читает мне про злую волшебницу, которая превратила принца в лягушку. Что я, дурак, чтоб заниматься сейчас лягушками? Если б мама отвлеклась на минутку, я бы сразу удрал в больницу. Прошло уже минут пятнадцать, а сказке не видно конца. И тут у меня вдруг заболел живот. Когда выяснилось, что от мяты с содовой мне не легче, мама позвала Крипу Рама и приказала ему:

— Беги наверх в больницу и возьми у господина доктора лекарство от живота. Скажи, что у ребенка заболел живот.

— Может, я сам схожу? — предложил я.

— Нет, — отрезала мама.

— У меня не просто болит живот, в нем как будто шарик катается!

— Что за шарик? — перепугалась мама.

— А в шарике будто что-то стучит: тук-тук-тук.

— В шарике?! — Мама была вне себя от ужаса.

— Наверно, комок. А в комке — волдырь. Катается — вот-вот живот лопнет.

Я изо всех сил сжал живот руками.

Мама от страха потеряла голову.

— Крипа Рам! Быстренько отнеси ребенка к господину доктору! И скажи ему, чтоб все бросил и немедленно осмотрел сына!

— Бегу!

Крипа Рам схватил меня на руки. Я продолжал держаться за живот, пока мы не завернули за угол веранды. Там я выскользнул из рук Крипы Рама и помчался прямиком в больницу, крикнув ему на бегу:

— Не скажешь маме — два ана получишь!

Крипа Рам просиял от счастья. Во-первых, он был очень жадным, во-вторых, я давал ему возможность провести часика полтора как ему хочется. Совсем неплохо, почему бы не согласиться?

Я прибежал в больницу. На веранде яблоку негде было упасть — она была сплошь заставлена носилками, да еще несколько носилок разместили прямо в саду. Рядом стоял сержант Курбан Али и рассказывал про сражение. Я спрятался в толпе и начал слушать.

— Так вот, я и говорю, я и объясняю — не сегодня началась ссора. И не вчера началась. Это давняя история. С одной стороны — дом чаудхри Хоши Рама, а с другой — сардара Шахбаз-хана. А между ними земля вот эта, на которую оба права заявляют.

— А чья земля-то на самом деле? — спросил Кахар Сингх.

— Так из-за этого ж и драка! Я и говорю, я и объясняю: из-за земли драка. Тахсилдар свое говорит, землемер — свое, староста — свое. Кто больше даст взятку, того и земля будет. Как выпадет. То земля эта Шахбаз-хана, то Хоши Рама. Ни на чье имя она не записана. Пока.

— Почему ж не запишут?

— Записать, так драки никакой не будет. Я и говорю, я и объясняю…

Курбан Али размахивал рукой, как заправский философ на диспуте:

— …На одной стороне сардар Шахбаз-хан драчливый, на другой — первый хитрюга среди брахманов, чаудхри Хоши Рам, к тому же он тоже подраться не дурак. Оба люди влиятельные — за одним мусульмане стоят, за другим — разный ученый народ.

— Ну, это ясно! — перебил Пуран Мал-шах. — Поссорились ведь чаудхри Хоши Рам и Шахбаз-хан. А Мулк Атта Мухаммад как туда затесался? Откуда он-то взялся?

— Я и говорю, я и объясняю. — Курбан Али не спеша и смачно затянулся сигаретой. — Как-то ночью чаудхри Хоши Рам воззвал ко всевышнему и начал строить дом на спорной земле. Ночью поработают, стенку выведут, а Шахбаз-хан утром аллаха призовет в свидетели и стенку эту повалит. Опять чаудхри всю ночь работал, а утром сардар все порушил. Целых двенадцать суток так все и шло, а потом старший сын Хоши Рама, хавилдар Атта Рам, не выдержал. Он взял отпуск на месяц и приехал домой. Прихватил с собой одного стервеца, вечером вышли к Шахбаз-хану и давай кричать и задираться. А тот и член муниципалитета, и над всеми сардарами сардар, и в старые времена его предки всем нашим краем правили. Не вытерпел, словом, созвал домашних, и вышли на улицу драться. Ну, сами знаете, брахманы тоже — разойдутся, так кровь рекой течет. Они не зря себя зовут потомками Арджуны[8], а когда идут в английскую армию, до хороших чинов дослуживаются. И вот давай кричать: «Бей их, бей!» — и чаудхри Хоши Рама на помощь. Чуть до индо-мусульманской резни не дошло, но тут Мулк Атта Мухаммад вовремя вмешался.

— Откуда он взялся, этот Мулк Атта Мухаммад? — опять спросил Пуран Мал-шах.

— Я и говорю, я же все объясняю. Он не один был, он двух сыновей с собой привел, Хана Мухаммада и Гуляма Мухаммада, и еще родственников захватил. Хоши Рам отодвинул назад и говорит: