придумал на лозе качаться? — огрызнулся я.

Если бы Тарон не плюхнулась в мои руки, а упала бы прямо на землю, она могла бы убиться. С другой стороны, если б мы не покатились по земле вместе, я бы мог не выдержать удара ее тела. Голову я все-таки разбил, кровь текла вовсю, но, к счастью, мы оба были живы.

Когда мы с ревом заявились домой, нас хотели выдрать, но потом спохватились и начали осматривать. Выяснилось, что я чудом не расколол череп, а у Тарон сломана рука. Я пришел в себя дней через двадцать, а Тарон чуть не два месяца носила руку в лубке.

А нынче?

Нынче мое сердце исцелилось от многих ран. Шрам на лбу стал похож на темноватую бородавку. Когда я в забывчивости трогаю его рукой, настоящее вдруг покидает мое сознание: я опять качаюсь на лозе, с лозы срывается еще смеющаяся, радостная девочка и летит в мои руки.

То было тяжелое время для всей нашей семьи. Дома я был единственным маленьким ребенком своих родителей, и этот ребенок лежал в постели с забинтованной головой. Дома лежала в постели моя мама, страдая от боли в почках. Папа давал ей лекарства, и боль стихала. Потом боль исчезала совсем. Мы постепенно поправлялись, но однажды маме вдруг стало так плохо, что она потеряла сознание.

Не помню своего отца в большей тревоге, чем в те дни. Его считали опытным и знающим врачом, однако, увидев маму в таком состоянии, отец растерялся. Я помню, что весь этот день он просидел у маминой кровати, сам ухаживал за ней, а когда, придя в сознание, мама начала кричать от боли, он тут же сделал ей укол. Это не могло, конечно, вылечить маму, но на какое-то время позволяло ей забыться сном. Мама проспала часов до семи вечера, проснулась, и отец дал ей другое лекарство, от которого боль немного унялась. Пока мама спала, отец что-то читал в своих книгах, отчаянно листал страницы в поисках еще какого-то средства, как думал я. Он закрыл последнюю книгу, долго сидел над рецептом, потом сам пошел в аптеку и сам составил микстуру.

Ночью, когда отец уже ложился в постель, с маминой кровати послышался слабый голос:

— А как малыш?

Меня уложили в ту ночь в родительской спальне. Я смирнехонько лежал в своей постели и по привычке внимательно слушал, о чем говорят мать и отец.

— Все пройдет, — устало сказал отец.

Некоторое время в комнате было тихо, потом опять заговорила мама:

— Никак эта злополучная Тарон не оставит его…

— Что поделаешь — дети, они всегда стремятся играть со сверстниками.

— Но эта гадкая Тарон когда-нибудь погубит моего мальчика. Бог его уберег в этот раз. Только всемогущий. Ты же сам говорил, что ребенок чудом избежал гибели… Нет, выход один, я тебе уж говорила: его нужно поместить в интернат в большом городе.

— Это одни разговоры, а как наступает время отсылать мальчишку, ты противишься.

— Ну что поделаешь? Один он у меня, знаешь, материнское сердце… какая уж тут логика? Тебе не понять. Если б ты носил его девять месяцев в утробе, может быть, и понял бы…

— Я сейчас больше за тебя тревожусь, — ответил отец. — Боюсь, как бы у тебя камни не обнаружились в почках.

— Ты уж третий год об этом говоришь!

— И только теперь все больше в этом убеждаюсь.

— Давай тогда сделаем поскорее операцию. Если суждено, выживу. Хоть от болей избавлюсь, сил нет больше терпеть.

— Я сам тебя не могу оперировать. Даже подумать об этом страшно.

— Почему? Ты сделал столько операций на почках. В прошлом году приезжал староста из Маузу-Бага. У него тоже почки больные. Ты его прекрасно прооперировал, и он уехал здоровый. Помнишь?

— Помню. Но я и другие случаи помню. Я оперировал Лакшми, жену чаудхри Тата Рама, тоже по поводу почек. В нашей больнице она и скончалась.

— Значит, такова ее судьба. Если суждено, так и я умру. Хорошо еще, если от твоей руки умру.

— Ты о смерти, а я обдумываю, как тебя отправить в Лахор.

— В Лахор? — изумилась мать.

— В Лахор. Там живет полковник Бхатия, у которого я когда-то учился. Он крупный специалист по почкам и оперирует с такой легкостью, как я бреюсь. Если он возьмется тебя прооперировать, я буду спокоен.

— А как я доберусь до Лахора? — раздумчиво спросила мать. — Три дня пути на лошадях, потом день машиной и ночь в поезде. И где взять столько денег?

— Все упирается в деньги. — Отец, видно, что-то подсчитывал в уме. — Значит, примерно так: на дорогу в оба конца, на больницу, отдельно за операцию — меньше чем в две тысячи не уложишься.

— Ну, и где нам взять эти две тысячи? — Мамин голос звучал озабоченно. — Твоего жалованья только на месяц и хватает.

— Вот если бы твои драгоценности…

— Мои драгоценности?!

Мама сказала это, будто ей вдруг приставили к горлу нож и она от страха еле выдавливает из себя слова.

Расстаться ради собственной жизни с драгоценностями, которые она предназначала в дар жене своего сына?!

— Как тебе это все в голову могло прийти?! Я думала, сыграем свадьбу сына — дай, милосердный бог, ему вырасти поскорее, — станет взрослым, и я своими руками внесу свадебный паланкин для невесты и все свои украшения на нее надену…

Мама надолго замолчала, и очень странными показались мне ее глаза в мягком полумраке комнаты, освещенной затененной лампой. Счастливые глаза размечтавшейся матери… Вот уже вырос ее сын, вот он едет на коне впереди свадебной процессии. Громко играют флейты. К дому подносят свадебный паланкин, и она, мама, откинув покрывало с невестиного лица, любуется его прелестью… Изнемогающая от боли, истерзанная болезнью, которая могла оказаться смертельной, обессиленная мать… О чем ее материнские мечты? Ей ничего не надо для себя: она мечтает о счастье мужа и прежде всего сына, но никогда не думает о собственном счастье. Эта истина открылась мне в полутемной спальне в глазах, светившихся необычайной нежностью…

— Ты спишь? — нарушила, мама молчание.

Отец ничего не ответил, а тихонько замурлыкал:

— «Когда ушко порвалось…»

— Опять эта песня! — сердито заметила мама. — Ночь, лучше бы ты помолился или что священное спел.

— «Когда ушко порвалось», — продолжал напевать отец.

Мне уже давно мучительно хотелось спать, и я заснул под папину песню.

Вот уже три недели, как мама слегла. Боль то отступала, то возобновлялась с новой силой. Мама очень исхудала, а на лице отца залегли морщины тревоги. В доме поселилась