— Женька, твою мать!

Евгения вздрогнула, услышав за спиной знакомый женский голос. Остановилась, обернулась. Катька!.. Красивая, нарядная. За открытой дверью иномарки стоит. Рукой помахала, от машины отошла, двинулась к ней навстречу. Улыбка отрадно-сдержанная. Как будто не пристало ей бурно выражать свою радость. Как будто она каких-то важных высот в этой жизни достигла. Скорее всего, так оно и есть, роскошная иномарка тому подтверждение.

— Катька!

И все-таки сдержанность в Катиной улыбке исчезла, когда она вплотную подошла к Евгении. Девушки обнялись.

— Хорошо выглядишь, — с упреком сказала Катя.

— Спасибо. А чего хмуришься?

— Не заходишь почему? Забыла или зазналась?

— Не то и не другое. Я ж только-только освободилась.

— Да ладно, только… По тебе не скажешь, что ты сидела…

— Так мне что, по-твоему, справку об освобождении на себе носить? — улыбнулась Евгения.

— Да нет, этот шелковый сарафан тебе больше идет… Отлично выглядишь.

— Ты не хуже.

— Ну, я… — губы у Кати дрогнули, расплылись в довольной улыбке. — Я замуж вышла. У Миши фирма своя… Мы с ним на Цветном бульваре живем… Да, ты про Никиту спросить ничего не хочешь? — спохватившись, она недовольно повела бровью.

— Как Никита поживает? — сухо спросила Евгения.

— Ну, пока не очень. Может, этой осенью выйдет, по условно-досрочному…

— Что ж, честь ему и хвала за примерное поведение.

— Он тебе письма писал. Почему не отвечала?

— Не было писем, — солгала Евгения.

Письма были. Сначала они приходили одно за другим, затем ручеек иссяк, пока и вовсе не прекратился. Но ей было все равно: Никита для нее не существовал. Он писал, что любит, но она ему не верила.

— Да ладно, не было, — не поверила Катя.

— Говорю же, что не было!

— Ну, тогда считай, что были… Он же любит тебя.

— Любит… В тюрьме все любят. Сначала в душу наплюют, а потом говорят, что любят. Потому что делать нечего, как в любви признаваться. А выйдут на свободу, так и прощай любовь. На свободе девки красные, и с ментами спорить не надо, чтобы до их белых тел добраться…

— Это ты о чем?

— Да так…

— Напиши Никите, я тебе адрес дам, если не знаешь.

— Я бы написала…

Евгения была далека от того, чтобы объяснять Кате, как подло поступил с ней Никита в камере предварительного заключения. Не хотелось душу себе травить, да и ни к чему тратить время на пустые разговоры… Легче соврать.

— Я бы написала, да не могу. Я, Катя, замуж вышла. Я теперь замужняя женщина…

Катя с сомнением посмотрела на пальцы ее рук.

— А кольцо где?

— Нет пока. Не успели расписаться. Я же только вышла… Мы пока в гражданском браке живем. И ничего, мне нравится…

— И когда же ты успела?

— А по тюремной переписке. Это брат одной моей сокамерницы. Он написал, я ответила… В общем, он ко мне в зону ездил, мы с ним… Он в Подмосковье живет, у него дом свой. Я сейчас к нему еду, так-то вот.

— Могу подвезти, — с озадаченным видом нерешительно предложила Катя.

— Да ладно, я на такси.

— Ну, смотри…

Катя, казалось, была донельзя разочарована в ней. Как будто это она ей изменила, а не Никите…

* * *

Анатолий Данилович лежал в платной двухместной палате. У его соседа едва не вывалилась вставная челюсть, когда Евгения зашла в палату. Прическа, косметика, стильный сарафан, подчеркивающий прелести ее фигуры, изящные босоножки на высоком каблуке.

И сам Анатолий Данилович тоже был удивлен. Даже признал ее не сразу.

— Женя?!

Но в его взгляде она не видела ослепительного свечения, как на кончике сварочного электрода, яркого свидетельства того, что мужчина прикипел к женщине. Он был восхищен ее внешней метаморфозой, но не более того. Похоже, он так и остался во мнении, что Евгения некрасива… Впрочем, ей все равно. Любовь с ним крутить она не собирается… И все равно обидно…

— Как здоровье, Анатолий Данилович? — стараясь скрыть разочарование, спросила она.

— Ничего, — улыбнулся он.

Старик был искренне рад ей. Но красивую женщину в ней не видел. Ну и черт с ним!..

— Предынфарктное состояние было, вовремя обратился…

— Надеюсь, вас подлечат.

— А вы почаще приходите, милая барышня! — в ухарской улыбке растянул губы его сосед. — От такой красоты и мертвый выздоровеет…

Евгении не нравилось, что Анатолий Данилович не реагирует на нее как на женщину. Но экзальтированная тирада его товарища по несчастью вызвала дурной ком в горле. Она с трудом удержалась, чтобы не послать его в процедурную к висячей клизме.

— Нам еще рано умирать, правда, Анатолий Данилович? — улыбнувшись через силу, сказала она.

— Мы еще поживем, — кивнул он. — Назло всем…

На этом общение с ним и закончилось. Он оставил ей номер своего мобильного телефона, который лежал у него на тумбочке, и отправил к себе домой.

Речка не широкая, но вода в ней глубокая и достаточно быстрая. Берег чистый, не заросший камышом, но много разросшихся верб, так что мостки, с которых Евгения ныряла в воду, издали не приметны. Хоть голышом купайся, никто не заметит.

Но в чем мать родила Евгения купаться не рискнула. Нимфоманией она не страдает, а бикини простирнуть и просушить совсем не трудно: материи там совсем чуток… Но и верхнюю одежду она с собой не брала. Так в купальнике и отправилась к реке. Искупалась и, не переодевшись, обратно.

А возле дома у самых ворот — машина. Черный «Мерседес», и два здоровенных типа возле нее. Костюмы строгие, но дешевые для важных персон. Наверняка телохранители. А кто в гости к Анатолию Даниловичу пожаловал, ясно и без них. Наверняка Эдик. Банкир.

Смерив ее пренебрежительным и в то же время любострастным взглядом, один из телохранителей перекрыл Евгении дорогу.

— Куда идешь?

— Я Женя, я у Анатолия Даниловича работаю, — ответила она всполошенно.

Не нравилась ей эта сцена.

— Ничего не знаю. Босс сказал никого не пускать.

— Да я работаю здесь. Вот и ключи у меня от дома…

— Откуда мы знаем, может, ты воровка? — усмехнулся второй громила.

— Воровка? В купальнике и с полотенцем?

— Да хоть без купальника, — хохотнул один.

— Ну, если без купальника, то, может, и пустим, — добавил второй.