В процессе терапии стало ясно, что dyspareunia пациентки связана не только с рубцами. Фрида вспомнила неясную «боль в животе» – фобическую реакцию, проявлявшуюся у нее в младших классах школы. Когда в первом и втором классах ей нужно было уйти из школы, она испытывала боль, смешанную с тошнотой. Болевые ощущения во время полового акта стали напоминать ей о ее жажде материнской ласки и о ее гневе из-за неизменного отвержения. Еще одним их источником был страх сексуального вторжения со стороны ее мужа, развившийся из опасений вмешательства отца в область ее сексуальных переживаний, от которого она все же ожидала получить заботу, не доставшуюся от матери. Эта ее обращенность к отцу внесла свой вклад в усиливающийся страх «проникновения» с его стороны. Хирургическая операция и проблемы со здоровьем снова разбудили конфликт, связанный с особым интересом, который родители проявляли к ее телу. Сексуальные ласки стали казаться ей настолько угрожающими, что она дошла до полного отказа от них.

В ходе лечения в переносе произошло повторное отыгрывание того же конфликта: жажда понимания со стороны либидинального отца сменялась молчаливым бегством из страха, что терапевт будет использовать ее в своих целях. Этот же конфликт вмешивался в ее чувства к мужу, который, как она понимала на рациональном уровне, на самом деле был добрым, преданным и любящим ее человеком. Устойчивость телесных страхов была также связана с чувством вины из-за детской мастурбации, которой она, по собственным воспоминаниям, занималась с четырех лет и которая, по ее мнению, была попыткой замещения родителей и потому усиливалась в периоды, когда она нуждалась в них особенно остро. Мастурбация заставляла ее чувствовать себя одинокой и виноватой. Рассказывая об этом на сессии, она доходила почти до слез, однако не могла позволить себе расплакаться при муже или терапевте. Родители запрещали ей слезы.

После двух лет психотерапии Фрида захотела попробовать сексуальную терапию. Теперь она признавала, что секс всегда вызывал у нее страх, и она занималась им только ради своего мужа.

На стадии, когда в упражнениях были задействованы гениталии, она почувствовала, как будто бьется о кирпичную стену. И тогда выяснилась недостающая часть истории. Каждые две-три недели отец приходил в ее комнату – это продолжалось несколько лет после того, как ей исполнилось восемь. Он был пьяным и голым. Она испытывала жуткий страх, когда он играл с ее клитором. Он заставлял ее трогать его член, пока не наступала эякуляция, – воспоминание об этом оставалось вытесненным до тех пор, пока она не начала в упражнениях доставлять удовольствие мужу, лаская его пенис. Отец не пытался вступать с ней в половой акт, но когда она держала его член, она чувствовала тошноту и боль в животе. Тошнота оказалась реакцией на воспоминание о том, как отец засовывал пенис ей в рот и эякулировал, а она боялась задохнуться. Фрида вспомнила также, что ее трехлетняя дочь считала, что дети получаются от орального зачатия, и решила, что в детстве, должно быть, она сама думала, что забеременеет от орального контакта с отцом. Боль в животе она проассоциировала с мастурбацией, которой она предавалась после того, как отец, наконец, уходил из ее комнаты. Так она пыталась – по крайней мере, на сознательном уровне, – избавиться от мучительного ощущения наполненности своего живота. Эти эпизоды прекратились после того, как однажды Фрида, уже в подростковом возрасте, танцевала с отцом и внезапно почувствовала его эрекцию. Она с криком выбежала из комнаты. Когда отец последовал за ней, она сказала ему, что если он еще раз войдет в ее комнату, она все расскажет матери. Хотя тогда был вызван доктор, сделавший ей инъекцию, от которой она проспала три дня, отец больше никогда не приближался к ней с сексуальными домогательствами.

Этот случай содержит в себе многие типичные черты инцеста между отцом и дочерью, а также является примером полной несостоятельности родителей в их родительской роли. Мать не только не смогла обеспечить ребенку безопасность, но и неоднократно бессознательно просила дочь заменить ее собой в сексуальном плане. Кроме того, она вела себя по отношению к ребенку так, как будто та была воплощением ее собственной отвергающей матери. Отец же напрямую нарушал телесную неприкосновенность ребенка под предлогом заботы[95]. Нет ничего удивительного в том, что когда такие дети вырастают, они не могут отказаться от мощного телесного щита и не допускают ни телесной, ни эмоциональной близости, как не удивительно и то, что из подобных историй нередко развивается пограничная организация личности. Нанесенный вред был слишком значительным, чтобы быть просто вытесненным в бессознательное. Вместо этого угрожающий объект (который воспринимается ребенком одновременно как проявление внешней агрессивной атаки и как возвращение его собственной плохой, агрессивной проекции) должен быть отделен от образа хорошего объекта. Агрессия плохого объекта и, наряду с этим, возбуждающего объекта еще более затемняет представление о своей самости. В попытке разделить либидинальный и антилибидинальный объекты Эго также расщепляется на либидинальное Эго и антилибидинальное Эго, и психическая целостность становится невозможной. Расщепление Эго является наивысшей точкой травматических нарушений телесной целостности и целостности Эго[96].

Еще одним аспектом подобных ситуаций является спутанность фантазий и реальности. В ходе нормального развития после эдипального периода инцестуозные фантазии оказываются вытеснены в бессознательное. У жертв инцеста спутанность фантазий и реальности препятствует развитию психических функций, и степень нарушения соответствует тяжести инцеста, в котором фантазии становятся частью реальности.

Глубина травматического воздействия инцестуозного опыта варьируется, однако она зависит не от травматической силы одного конкретного эпизода, а от кумулятивного эффекта, накапливающегося в течение продолжительного времени, и дефицита родительской заботы, приведшего к инцесту[97].

Таким образом, хорошо функционирующая семья может смягчить последствия единственного эпизода, в то время как плохо функционирующая семья усилит его вред. Например, «символический инцест» Эммы Смит и фактический инцест в жизни Фриды вызвал у обеих женщин сексуальные нарушения. В их случаях была похожа только реакцией родителей, отрицавших какое-либо воздействие на ребенка. Однако пренебрежение, равнодушие, отрицание и насилие в случае Фриды были значительно сильнее, поэтому и последствия для нее оказались тяжелее. Фактический инцест между братом и сестрой, описанный в случае Джуди Грин в главе 7, также представляет собой пример серьезного нарушения родительской функции и границ, а также неспособность понимать потребности другого. Игнорирование ее нужд родителями, а также смешение понятий потребности в зависимости и либидинальных и агрессивных желаний внесли свой вклад в ее «пограничное» развитие. У некоторых пациентов переживания нарушения их границ не приводит к сексуальным расстройствам, однако сомнительно, что этот опыт не оставил своего пагубного следа в их развитии. Пациентам с сексуальными расстройствами и историей инцеста может помочь анализ объектных отношений, скрывающихся за инцестом, – он дает важную информацию для наших вмешательств. Прочим пациентам, пережившим инцест лишь в фантазии (их большинство), описанный здесь опыт может помочь понять глубину ужаса и конфликта, пробуждаемых подобными фантазиями.